Смолин подумывал иногда, что произошло это от перехода на отставное положение – такое сплошь и рядом случается, богатырем был человек, орлом выступал, глядел соколом, а вот поди ж ты, стоило угодить в пенсионеры, как и сгорел в одночасье… Ему самому, пожалуй, подобный сбой ни за что не грозил: торговец антиквариатом в чем-то сродни людям творческих профессий, потому что, как и они, ремеслом своим занимается до упора, пока не явится женщина с косой (но не Юля Тимошенко). Шевалье, например, восьмой десяток разменял, но не думает ни дряхлеть, ни помирать, поскольку по-прежнему при деле. Или взять Кащея. Да мало ли…
Он достал из шкафчика бутылку, серебряный стакан (не Фабер, конечно, но все же хорошая питерская работа времен государя Александра II), наплескал до половины «Хеннесси» (не самого элитного, но уж безусловно не паленки), выдохнул воздух и жахнул единым глотком.
Посидел, закрыв глаза, переждал приятный ожог в желудке и рванувшуюся вверх по горлу волну. Сжевал конфетку, закурил. Прислушался к ощущениям. Не то чтобы отпустило совсем, но душа явственно отмякла, медленно наплывало легонькое умиротворение, расслабленность, благодушие…
За окном – высоким, полукруглым, разделенным натрое вертикальными черными планками – простиралась та самая живописнейшая панорама: пологий склон, застроенный ухоженными домиками с редкими вкраплениями настоящих особняков, далее – медленно текущая серая гладь Шантары чуть ли не в три километра шириной, за рекой урбанистическое левобережье, а совсем уж далеко – сопка с часовней, за которой виднелась только сизая закатная полумгла. Благодать, подумал он лениво. Как будто ни сложностей нет, ни дурацких законов, ни ментов, ни алчных конкурентов… В отшельники бы податься, избушку поблизости построить и жить затворником… Как же! В жизни с тобой, дружище, подобного кошмара не произойдет, от тоски сдохнешь, как бывший хозяин мансарды…
Он налил еще полстакана, но пить не торопился. Посмотрел вправо – там, на невысоком шкафчике из какого-то экзотического, темно-розового дерева, сработанном явно по другую сторону экватора, стоял тот самый череп скифского вождя.
Приподняв стакан, Смолин сказал негромко и серьезно:
– Ну, мужик, за нас с тобой…
И жахнул, до донышка. Интересная вещь с ним произошла: он вдруг понял, что расстаться с вождем решительно не в со стоянии. Не способен его толкнуть за какую-то пошлую тысчонку баксов. Чем-то эта штука (ну не называть же ее «вещью», «предметом»?) отличалась от обычного антиквариата.
Крутой был мужичок в той, невообразимо давней жизни, потому таким макаром и убивали. Надо полагать, по жизни шагал, будто гвозди забивал, не прогибался, не трусил, не дешевил… наподобие самого Смолина, который супременом себя уж безусловно не считал, но жизнь прожил, думается, правильно . Не зря же, как заверял Гонзиц, правильные скифские ребята черепа таких вот уважаемых сограждан держали дома на почетном месте, чтоб оберегали дом, хозяйство, чад с домочадцами, да и самого хозяина. Может, и есть в этом та самая сермяжная правда? Так что оставаться Вождю здесь, решено…
– Уживемся? – спросил Смолин негромко.
Вождь, как и следовало ожидать, загадочно таращился на него пустыми глазницами и прилежно безмолвствовал. Уживемся, подумал Смолин. Коли уж у вас так было принято, ты и на меня не обидишься, я ж к тебе с полным уважением, потому как…
Мобильник ожил, мелодично урезая «Прекрасное далёко» – мелодию для звонков левых , не значившихся в «Контактах». Проворно его сцапав со стола, Смолин увидел незнакомый, но определенно мобильный номер, не раздумывая, нажал кнопочку с зеленой телефонной трубкой, уже малость стершейся.