Легкая гримаса на лице Шевалье его не воодушевила. – Знаете, из той категории, когда мимо данного конкретного человечка никак не пройти. Если все пройдет гладко, выгода будет нешуточная и мне, и ему, так что хотелось бы предварительно разузнать что-то…
Шевалье поднял аристократические брови:
– Неужели Манолис может оказаться деловым партнером? У человека наподобие тебя? Я, понятно, не подвергаю сомнению твою репутацию, наоборот, выражаю легкое удивление – ты человек насквозь деловой, а вот его я бы так не назвал… Его отца, Андрея Бессмертного, я хорошо знал. А отпрыск получился… не идущий ни в какое сравнение. Препустой человечишка.
– А откуда такое странное имя?
– Ты что, все забыл?
– А что я должен помнить? – искренне изумился Смолин.
– Был некогда Манолис Глезос. Греческий коммунист.
– А… – покривился Смолин. – Из этих… зарубежных друзей?
– Ирония и насмешка тут совершенно неуместны, – сухо сказал Шевалье. – Глезос, между прочим, в сорок первом году, будучи в возрасте девятнадцати лет, ночью содрал с Акрополя нацистский флаг. Стоит уважать?
– Пожалуй…
– В пятидесятые, в шестидесятые революционеры были настоящие , – сказал Шевалье убежденно. – По моему глубокому убеждению, они вызывали искреннюю симпатию и, можешь со мной не соглашаться, были людьми, не лишенными некоторого благородства: Глезос, Лумумба, кубинцы… Это потом, в семидесятые, толпой повалили дерганые террористы… Короче говоря, Манолис – наш, шантарский – родился в шестьдесят втором, а в тот год Глезоса как раз выпустили из тюрьмы. Андрюша Бессмертных был человеком идейным… Значит, Манолис Андреевич… Театр оперетты, как я только что говорил. Вообще-то подпадает под понятие «ведущий актер» – но, по моему сугубому убеждению, исключительно оттого, что этот храмчик культуры особыми талантам не блещет. Фактура наличествует – и не более того… Да, пикантная подробность: он в свое время получил кличку Везунчик из-за того, что попал в пионерский драмкружок… под названием «Балаганчик».
– Так-так-так… – сказал Смолин, осклабясь. – Уж не в те ли времена…
– Ну да.
– Где ж тут везение? – хмыкнул Смолин.
Знаменитая была история для семьдесят второго года – ни малейшей огласки, разумеется, не получившая, но прекрасно известная всему городу. Год спустя, когда Смолин вернулся из армии, о ней еще говорили. Жили-были три обормота – глава областного отдела культуры, собкор «Пионерской правды» и режиссер одного из шантарских театров, бескорыстнейшим образом, на общественных началах возглавлявший при Доме пионеров означенный драмкружок. Балаганчик, действительно, был еще тот – поскольку эта троица, как выяснилось, пионеров обучала отнюдь не основам сценического мастерства. Лет несколько все было шито-крыто, а потом кто-то из озабоченных товарищей напоролся на сына военкома – мальчишка для десяти лет был крепенький, натасканный папой в самбо, а главное, идейный. Сообразив что к чему, он врезал распаленному педофилу по тому месту, которое ему продемонстрировали, рассказал все отцу, а тот, сыпля отборным казарменным матом, подался в обком…
Нехорошую историю, конечно, держали в величайшей тайне. Завотделом с помощью партийных товарищей отделался испугом и микроинфарктом, хитрющий режиссер с помощью знакомых отсиделся в психушке, пока не угасли страсти, отдуваться пришлось одному собкору, отправившемуся на зону опять-таки без всякой огласки…
Шевалье невозмутимо сказал:
– Везение тут в том, что Манолис в драмкружок поступил аккурат за пару дней до скандала и потому избежал на свою попу приключений…
– Пожалуй, и впрямь везение… – согласился Смолин.