Он посмотрел на Геника внимательно и улыбнулся. Через силу.
Васькина «шестерка» стояла у подъезда, а в переулке, за поворотом, остановился грузовик, какой-то не наш, крытый, на котором сзади была нарисована лошадиная морда.
Васька усадил Геника в кабину, рядом с водителем. Сзади, в кузове, еще кто-то был: Васька что-то сказал туда. И еще там иногда топала и вздыхала лошадь.
Объяснив водителю, где их будет ждать Алёна, Васька захлопнул дверь и еще раз улыбнулся, подняв руку.
– Один день. Может, два. Смотри, не подведи.
3
Через проходную капитана, и правда, пропустили, стоило ему назвать фамилию Мамтеева. Значит, бутылка для него не мелочь, подумал он. Запомнил, предупредил.
Он шел мимо конюшен, с любопытством посматривая на шагавших в карусели рысаков. Прямо перед ним цокал по асфальту запряженный в качалку серый гигант, до самой конюшни Линько, в которой работал Мамтеев. Она была третьей по счету от проходной. Серый рысак поцокал дальше, а капитан свернул к конюшне, вошел в открытую створку ворот и попал в темноту после яркого света улицы. Пахло лошадьми и влажной уборкой.
– Ну кто там еще? – нервно крикнул женский голос откуда-то из глубины помещения.
– Мамтеев нужен, – сказал капитан. – Николай.
– А-а, – поняла невидимая ему женщина и крикнула еще громче: – Мамтё-ов!.. К тебе!..
В коридоре, постепенно проступавшем во тьме по мере того, как привыкали к ней глаза капитана, застучали шаги.
– А!.. Пришел, – сказал Мамтеев, подходя. – Ну пошли, поговорим, раз пришел.
В комнатке, увешанной конской сбруей и уставленной ящиками, капитан достал припасенную бутылку, готовясь к разговору за стаканом, но Мамтеев сразу схватил ее и спрятал.
– Это вроде пропуска, – объяснил он, сделав озабоченный вид. – Входной билет. Ты, это… возражения есть?..
– Нет, нет, – даже обрадовался капитан, которому ясность ума в работе никогда еще не вредила. – Билет есть билет. Вот он был, и вот его уже нет. Контролер отобрал.
– Ну да… вроде, – согласился Мамтеев. – Так тебе чего, это, программку разметить?.. Давай сюда.
Елагин протянул ему только что купленную в кассе программку.
– Ну вот, – говорил Мамтеев, черкая в ней взятым со стола карандашом. – Я тебе пишу первое и второе место, понял?.. Иногда вторых два. Тогда, это, сыграть надо и так, и так. Разберешься?.. Несложно. Если что не совсем получится, так я, это, не виноват. Спорт, все же. Сам понимать должен.
Он внимательно, вглядываясь в клички лошадей и фамилии наездников и хмурясь, разметил программку до конца и вернул ее капитану.
– Держи. Заходи еще. Сам понимаешь, это… сидеть тут нельзя, строго у нас. Увидит кто…
– Да я понимаю, все нормально, – радостно говорил Елагин, всем видом показывая, как рад программке, которую свернул в трубочку и держал теперь двумя руками. – А мой друг-то, Салыгов, из Воронежа… помнишь, я у тебя про него спрашивал?
– Да нет тут такого, что ж я, первый день, что ли… это… Я весь ипподром знаю.
– Есть, есть, – перебил капитан, косясь на программку. – Может, ты не в курсе. Он недавно оформился сюда.
– И у кого же он, это, работает? – с сомнением спросил Мамтеев.
– А… не помню. Он мне говорил, да я…
– Ну допустим. Так чего этот твой друг?
– Взяли его. Менты. Только вот сегодня, сейчас узнал.
Мамтеев насторожился:
– Чего это он такое наделал?.. Тут, что ль? На ипподроме?
– Тут, – кивнул капитан. – Говорят, грохнули кого-то. Здесь, у вас. Вчера. А на него показали. Так его теперь менты у себя спасают.
– Спасают? – переспросил Мамтеев. – А, это… от кого?
– Да я сам не знаю ничего. Так только, случайно. Этот, кого грохнули, вроде, был завязанный на какие-то большие дела. Ну вот, теперь его друзья ищут, кто это сделал. Спросить хотят… я думаю, много и сильно. А менты спрятали Салыгова.
Капитан придумывал на ходу, стараясь вывести Мамтеева из равновесия. Что дальше, он и сам не знал. Как будто камнем о камень стукал, выбивая искру. Импровизировал, смотрел, может, где-то что-то проклюнется интересное. Вполне возможно, что Мамтеев действительно просто случайно находился в ближайшей конюшне в момент убийства. А может, и нет. В любом случае, это была единственная известная капитану зацепка, и он вслушивался в каждое его случайное слово, надеясь на чудо.
Осложнялось все тем, что откровенный разговор с Левой должен был состояться поздно вечером, и Елагин знал пока что меньше всех. Это ему очень не нравилось. Не привык капитан беспрерывно блефовать. Опасался ляпнуть что-нибудь не то, попросту забыв, что говорил раньше. Поэтому, закинув Мамтееву мысль о мстительных друзьях, он улыбнулся, помахал в воздухе программкой и направился к выходу.
– Я к тебе и в следующий раз приду, – предупредил он.
– Стой, – сказал вдруг Мамтеев.
В этот момент заорал издалека женский голос, тот самый, который его и позвал, когда капитан вошел в конюшню:
– Колька!.. Итить твою мать!.. Барракуда какая!.. Выводи на развязку своих, кузнец пришел!..
– Да щас, это!.. Подожди!.. Иду! – крикнул в ответ Мамтеев, приоткрыв дверь в конюшенный коридор.
От шума затопала и завертелась, взволнованно фыркая, лошадь в деннике.
– Не буду тебе мешать, – сказал капитан, еще раз подняв программку.
– Да подожди. – Мамтеев потер подбородок, заметно нервничая. – Говоришь, крутые?.. Они, это… и вправду будут спрашивать?.. А с кого?.. А ты-то откуда знаешь?..
– Колька! – снова крикнула женщина. – Кузнец ждет!..
– Чего тебя-то это так волнует?.. – спросил Елагин. – Не ты же убивал.
Инициатива в разговоре теперь перешла к нему. Мамтеев был проситель, ничего не знал и, похоже, боялся. Как бы там ни было на самом деле, но ведь его имя связано с происшествием. Было чего бояться.
– Колька-а, твою мать-то!.. – негодовала женщина. – Целый день кузнеца ждали, а теперь ты пропал!..
– Да не ори ты!.. – крикнул Мамтеев. – Щас иду, это… сказал же!
– Про такие дела молчать лучше, – сказал капитан.
Он снова подумал, что сказал достаточно. Напуганный больше, чем требуется, Мамтеев мог полезть выяснять в отделе кадров, где работает Салыгов. А то и в милиции у ипподромовских могли быть свои люди. Даже точно есть. Поэтому Елагин, сделав многозначительный вид и слегка подавшись вперед, к Мамтееву, повторил:
– Целее будешь, если молчать.
И протянул ему руку, которую тот пожал неохотно и вяло, погруженный, видимо, в разнообразные сомнения. У двери капитан остановился и сказал:
– Так перед следующими бегами я к тебе зайду. Да?.. С билетом. – Он показал руками высоту примерно бутылки. – Нормально так?..
– Тут народу… – сказал вдруг Мамтеев, принявшись, видимо, развивать беспокоившую его мысль, и показал рукой в сторону: – У нас в конюшне, там вон, в том крыле… стоял жеребец, это… спортивный. Конкурный. Рыжий такой. Потом на соревнования уехал, в Берлин. А тут прибежали, ходят по конюшне. Покупают его, или купили уже… Я, это, не слушал особо, чего они там. То крыло свободно, там они и ходили, а сюда я не пускал, к рысакам. А потом этого хрена нашли, там вон…
Он снова махнул рукой в сторону. Капитан слушал очень внимательно, хотя вид сделал безразличный. Сработало. Выбил-таки конюха из равновесия. Захотелось поговорить. Ну давай, давай, говори.
– А теперь чего ж, это, я виноват окажусь? – спросил его Мамтеев.
– В чем виноват?
– Ну как… Нашли-то его здесь. Вон там вон, рядом, – показал он рукой. – Станут виноватого искать – я первый, вот он я.
– Чего нашли?.. А-а!.. Ты все об этом… – Капитан равнодушно махнул рукой. – Не бери в голову. Ты ни при чем, чего тебе-то?
– Если они крутые, так кто ж меня слушать станет… У крутых на это времени нет.
Капитана интересовало совсем другое. Поэтому он вдруг наморщил лоб, сосредоточенно постукал себя по нему пальцем и тоном великой догадки протянул:
– А-а-а!..
– Чего ты? – не понял Мамтеев.
– Подожди-ка, подожди… – капитан изобразил, что пытается вспомнить. – А я слышал, точно… Про вашего жеребца. Чемпионат в Берлине. Европы, да?.. Ну, точно! Жеребца вашего зовут Звонкий, а выступал на нем Толик Крюков, я ж его знаю…
– Да чего ты плетешь. Какой, это, еще чемпионат? Конкур какой-то, не первого ряда. Даже в Кубок не входит. Знаток, елки…