- Всю дорогу доктор не отвечал взаимопониманием, а сейчас клеточку заказал. Удача: кенара он ночью поймал, доктор наш золотой.
- Как так - кенара? - поразился Гена.
- Ну, может, не кенара, так попку, а может, еще какого черта, - сказал, посвистывая, Телескопов.
- Но ведь кенар или попугай - это береговые птицы!
- Да, видать, к Эмпиреям замечательным подгребаем.
Геннадий вышел на палубу. Видимость была не больше полукабельтова. «Алеша Попович» двигался самым малым, каждые две минуты сигналя туманным горном. Трое парней готовили к спуску за борт двухсотлитровый батометр. Геннадий поднялся на ходовой мостик и здесь, возле двери радиорубки, встретил судового кота Пушу Шуткина. Кот сидел на задних лапах, недобрыми желтыми глазами смотрел на мальчика.
Кот этот записался в судовую роль «Алеши Поповича» в итальянском порту Бари, но никто бы не смог поручиться, что он был родом именно оттуда.
Вот уже четыре года Пуша Шуткин плавал на «Алеше Поповиче», сходил на берег в каждом порту, устраивал там свои дела, но неизменно возвращался, завидев на мачте флаг «Синий Петр» - сигнал «Всем на борт!».
Шуткин пользовался у экипажа и ученых заслуженным авторитетом. Это был солидный боевой, покрытый шрамами кот, исполненный достоинства и благосклонности к двуногим друзьям. И только лишь к Геннадию Шуткин отнесся с каким-то пренебрежением: высокомерно выгибал спину, трубой поднимал хвост, презрительно фыркал, старался по мере сил досадить юному моряку. Вспомним хотя бы историю с борщом.
Нельзя сказать, что Геннадия это не задевало. «Уж не видит ли он во мне соперника», - иногда думал мальчик, и от этой мысли ему становилось не по себе.
Сейчас, встретив кота, Геннадий решил раз и навсегда выяснить с ним отношения.
- Простите, Шуткин, но мне кажется, что вы относитесь ко мне с каким-то предубеждением, - сказал он. - Почему? Разве не получали вы от меня колбасу, селедку, конфеты? Разве не отдал я вам чуть ли не половину праздничного блюда бешбармак, которым нас побаловал старший кок Есеналиев?
Кот выгнул спину, поднял хвост трубой и пошел прочь, но вдруг, словно передумав, повернулся к Геннадию, встал на задние лапы и с горечью запел:
В любом порту живет нахал, Которому за дело Маэстро Шуткин раздирал Полморды и полтела. В Бордо бесхвостый обормот Оклеветал нас жутко, Сказав, что благородный кот Всего лишь раб желудка Но моряки - прямой народ В душе моей открытой Они считают. Шуткин-кот Не любит паразитов. Не так важна коту еда, Пусть даже голод гложет, Мужская дружба мне всегда Значительно дороже А вы, Геннадий-новичок, Поверив гнусным слухам, Не удосужились разок Пощекотать за ухом.
Я презираю бешбармак И жирную селедку, Зато ценю как дружбы знак Заушную щекотку...
- Так вот, в чем дело! - воскликнул Геннадий, - Приношу вам свои глубочайшие извинения! Разрешите мне немедленно протянуть вам руку дружбы!
Кот, не скрывая удовольствия, выгнул шею, и Геннадий в течение пяти минут щекотал его за ухом.
- Мерси, - сказал наконец кот. - Я совершенно удовлетворен и в знак благодарности дарю вам свою любимую песню, которую довелось слышать только моим истинным друзьям и подругам.
Вспрыгнув на кнехт и взявшись правой передней лапой за леер, кот закрыл глаза и запел чудную песню:
Иные любят гладь да тишь, Подушки, одеяла Предпочитаю гребни крыш, Сырую мглу подвалов.
Мурлан мурлычет день-деньской, Хозяйке лижет локти, А я за дымовой трубой Натачиваю когти.