– Этого никто не знает, – пожал плечами Юксаре.
Мы встали на якорь у скалистого берега. Даже сегодня мурашки пробегают у меня по спине, когда я шепчу про себя: «Мы встали на якорь у скалистого берега… Впервые в жизни видел я рыжие скалы и прозрачных медуз; это удивительно маленькие, похожие на прозрачные зонтики существа, способные дышать и двигаться».
Мы вышли на берег – собирать ракушки. Хоть Фредриксон и уверял, он, мол, хочет обследовать место стоянки судна, что‑то подсказывало мне: и он втайне заинтересовался ракушками. Прибрежные скалы перемежались с песчаными бережками, и камешки здесь лежали совершенно гладкие и круглые, как мячик, или вытянутые, как яйца.
Вода была такой чистой и прозрачной, что под ее зеленоватой толщей просматривалось волнистое песчаное дно. Скалы нагрелись от солнца. Ветер улегся, и на горизонте не было ничего, кроме светлой водной глади.
Огромный мир казался мне в ту пору беспредельным, а все маленькое куда более приятным, чем сейчас. Все маленькое было моим, не знаю, понятно ли вам, что я имею в виду… И как раз в эту минуту мне в голову пришла новая важная мысль.
Любовь муми‑троллей к морю, должно быть, врожденная, и я с удовлетворением вижу, как она пробуждается и в моем сыне.
Но, дорогой читатель, согласитесь, что суша вызывает у нас еще более сильное восхищение.
Когда плывешь по морю, горизонт представляется бесконечным и непоколебимым. Нормальные же муми‑тролли больше всего любят переменчивое и причудливое, неожиданное и своеобразное: берег, который и земля и вода, солнечный заход, который и мрак и свет, и весну, которая и холод и тепло.
Но вот снова наступили сумерки. Они опустились совсем бесшумно, сгущались медленно и осторожно, чтобы у дня хватило времени устроиться на ночлег. Розоватый западный край неба с разбросанными по нему маленькими тучками был похож на взбитые сливки, и все это отражалось в воде. Море было блестящим, как зеркало, и не таило в себе никакой опасности.
– Видел ты когда‑нибудь тучу близко? – спросил я Фредриксона.
– Да, – ответил он. – В книге.
– Мне кажется, она похожа на небесный мох, – заметил Юксаре.
Мы сидели на склоне горы. Приятно пахло водорослями и чем‑то еще, должно быть, морем. Я чувствовал себя таким счастливым и даже не боялся, что это чувство исчезнет.
– Ты счастлив? – спросил я у Фредриксона.
– Здесь хорошо, – смущенно пробормотал Фредриксон (и я понял, что он тоже счастлив).
И тут мы увидели целую флотилию маленьких лодок. Легкие, как бабочки, они скользили по своему собственному отражению в воде. В лодках, тесно прижавшись друг к другу, молча сидели какие‑то серовато‑белые существа. Их было очень много, и они неотрывно глядели в море.
– Хатифнатты, – произнес Фредриксон. – Плывут с помощью электричества.
– Хатифнатты, – взволнованно прошептал я. – Те, что только и знают плыть да плыть и никогда никуда не приплывают…
– Они заряжаются во время грозы, – объяснял Фредриксон. – И тогда жгут, как крапива. И еще они ведут порочный образ жизни.
– Порочный образ жизни? – очень заинтересовался я. – Что это значит?
– Точно не знаю. Наверно, топчут чужие огороды и пьют пиво.
Мы долго глядели на хатифнаттов, уплывающих навстречу бесконечному горизонту. И у меня зародилось странное желание последовать за ними и тоже вести порочный образ жизни. Но вслух об этом я не сказал.
– Ну а завтра мы выйдем в открытое море? – внезапно спросил Юксаре.
Фредриксон взглянул на «Морской оркестр».
– Это же речной пароход, – с задумчивым видом сказал он.