Это означает и повышение требований к современному психотерапевту, который должен организовывать терапевтический процесс с учетом безусловной приоритетности аутентичности клиента. Просто понимания «сути проблемы», а также связанных с ним профессиональных свойств эмпатийности, безусловного принятия, «поддержки» и пр. оказывается явно недостаточно в свете данной парадигмы.
Мне представляется весьма своевременным и актуальным постановка вопроса относительно феноменологии, функционирования и, соответственно, эмпирических характеристик аутентичности. Проще: как мы знаем о том, что имеем дело с аутентичными формами? Чем аутентичные состояния человека отличаются от его фиксированных состояний?
Ответы на эти вопросы позволят нам заложить систему реальных ориентиров профессиональной терапевтической работы специалиста любого метода, любой модальности.
В состоянии креативного незнания взрослый субъект так же, как и ребёнок, свободен от условностей и априорных самоопределений и убеждений и движим интенциями бессознательного. Эти интенции выражаются в интуиции, догадках, гипотезах и мыслительных экспериментах относительно возможностей и перспектив выхода из тупика и обретения искомого результата и ценностного состояния. Иначе говоря, характеристики и свойства нового качества открываются нам в прединсайтном варианте как проявление нашей аутентичности.
Этот вывод, основанный на эмпирических наблюдениях, дорогого стоит. Во-первых, он показывает бесплодность попыток многих философов, психологов, антропологов прошлого и современности обнаружить институциональные формы нашей аутентичности. «Глубинное Я», «Self», «самость», «душа», «дух» и другие родственные категории апеллируют к функционально-динамическим смысловым явлениям.
Во-вторых, эти явления представляют собой системы критериев, конгруэнтных каждый момент жизни человека его «эволюционному проекту». Эмпирически мы ощущаем присутствие «эволюционного проекта» – то есть аутентичности – в сигналах конгруэнтности. Во многих случаях отклонения от этого проекта мы воспринимаем как сигналы неконгруэнтности. Чувствительность человека к этим сигналам, которые более точно следовало бы назвать сигналами аутентичности, составляет основу развития его индивидуальности в соответствии с «эволюционным проектом».
В-третьих, вместо «раскопок» бессознательных внутренних конфликтов в психоаналитическом духе в попытках найти «зерно истины страдания», важно переориентировать современную психологию и психотерапию на актуализацию и поддержку аутентичных структур психики человека.
Методологически несостоятельными в рамках предлагаемой парадигмы оказываются катартические методы и методы эмоционально-стрессовой терапии. Но вполне подходящими являются всевозможные методы арттерапии, терапии творческим самовыражением (М. Е. Бурно), эриксоновская гипнотерапия, генеративное нейролингвистическое программирование. Привлекательными для такого подхода становятся и некоторые восточные (цигун, йога) и эзотерические практики (типа «Симорон»).
Особое место в системе психотерапевтических практик, ориентированных на актуализацию аутентичных форм, занимают методы, направленные на генеративное мышление. Генеративное мышление как раз в наиболее полной мере отвечает требованиям – интенциям нашей аутентичности. Оно представляет собой систему мыслительных заданий-экспериментов, открывающих для субъекта полноту понимания и осознавания вызова и возможности тестовых ситуаций. Принимая вызов тестовых ситуаций и осознавая их необходимость и возможности, субъект в процессе генеративного мышления «опредмечивает в опыте» интенции своей аутентичности.
Итак, уроки, которые мы берём посредством совладания с трудностями тестовых ситуаций, на самом деле являются реализованными в опыте интенциями-требованиями «эволюционного проекта». Это и есть непрерывный процесс жизни. Карл Юнг назвал это процессом индивидуации, а Абрахам Маслоу – процессом самоактуализации. Несмотря на принципиальную разницу этих позиций, очевидно одно важное сходство: и первая, и вторая концепции предполагают «эволюционный проект», по которому осуществляется и индивидуация, и самоактуализация путём генеративного расширения «узких мест» в непрерывном событийном жизненном потоке.
А вот вопрос – чей это проект? – опять же методологически несостоятелен. Ведь по мере приближения человека к осуществлению этого проекта его роль в качестве субъекта становится минимальной и в конечном итоге сводится «на нет». Наверное, в этом-то и состоит истинная мудрость – стать полностью конгруэнтным своему «эволюционному проекту».
Аутентичный выбор как бытие в теме
В наше непростое время многие люди задумываются о содержании и смысле своей жизни. Эти вопросы затрагивают основные, витальные категории — суть, природу и жизненные критерии подлинности и аутентичности человека. Очевидно, что это не просто абстрактные категории (типа «добро» и «зло»), коих немерено наплодила за всю историю своего развития философская мысль. Эти категории – критерии нашего жизненного благополучия.
Крайне любопытно и чрезвычайно важно то, что личностное и даже физическое благополучие подавляющим большинством наших взрослых современников напрямую связывается с этими категориями. Получается, что в настоящее время человек благополучен, стабилен, успешен, доволен жизнью и счастлив, если главными в его системе ценностей оказываются критерии подлинности, естественности и аутентичности.
Как мы знаем о том, что мы благополучны, что с нами всё в порядке; что то, что с нами происходит, и должно происходить?
Вспоминается старый анекдот на эту тему:
В поезде в одном купе едут священник и бизнесмен. Бизнесмен сразу открыл ноутбук, начал работать с документами. Священник посмотрел на него, подумал, потом говорит:
– Сын мой, а не прогуляться ли нам до вагона-ресторана, посмотреть, что в меню?
– Нет, батюшка, не голоден я.
Священник идёт в ресторан один. Через час возвращается довольный и улыбающийся, в руке несёт бутылку дорогого коньяка.
– Сын мой, а не отведать ли нам этого пятизвёздочного напитка?
– Нет, батюшка, простите, не пью.
Священник наливает себе полстакана коньяку, смакуя, медленно выпивает. Вытирает губы, выходит в коридор. Через пятнадцать минут заходит обратно.
– Сын мой, через одно купе от нас две молодые миряночки едут. Может быть, заглянем к ним в гости, побеседуем о высоком?
– Нет, батюшка, я женат, да и с документами надо поработать.
Священник берёт со стола бутылку коньяка, выходит. Возвращается уже под утро, довольный, как мартовский кот. Бизнесмен, который всё это время работал, поднимает на него глаза.
– Скажите, святой отец, как же так? Я вот не пью, не курю, блюду свой моральный облик. Работаю как вол. Неужели я неправильно живу?
Священник вздыхает:
– Правильно, сын мой. Но зря…
Все было бы действительно смешно, как в этом анекдоте, если бы не было так грустно. Ситуация эта вызвана дефицитом так называемого аутентичного выбора у многих современных весьма достойных субъектов – заложников собственных представлений о том, «как надо». И как следствие – заложников собственного бизнеса, собственной семьи, отношений с близкими, с собственными детьми… Иногда этот тип зависимости от собственных представлений психологи называют неблагозвучным словом «перфекционизм». Перфекционизм – это ориентация во всём на идеальные и совершенные формы и, соответственно, аналогичные достижения. В основе перфекционизма лежит глубинная тревога и чувство личностной несостоятельности. Посредством перфекционистских тенденций и устремлений субъект создаёт мощное напряжение для себя и для окружающих. И благодаря этому он действительно может чего-то в жизни достичь. Однако практически ни в каких случаях он не чувствует, что он благополучен и счастлив. Стресс перфекционизма, который перфекционист создал своими идеалистическими и по большому счёту галлюцинаторными устремлениями, никогда его не отпускает, даже в случаях серьёзных социальных достижений…