Если вы правы, то в записке говорилось не о магнитофонах. Мне ничего не
известно об этом эпизоде. Никогда не слыхал, пока Бен не рассказал мне о разговоре с Гудвином. Но когда я услышал, то… Что я сказал, Бен?
– Ты сказал: «В записке, вероятно, было что то насчет Доры». Твое мнение. Ха!
– Мне кажется, – заявил Роуман Вилар, – нам нужно держаться тех проблем, которые привели нас сюда. А теперь относительно ваших вопросов, мистер
Вулф. По вашим словам, их зададите вы или полиция. Хотите, чтобы мы ответили на них сейчас и здесь?
– Ни в коем случае, – сказал решительно Вулф. – Это займет всю ночь и весь день. Я не приглашал вас ко мне скопом. Вы пришли по собственной
инициативе. Я намерен беседовать с вами, но по отдельности, после получения отчетов от моих людей, которых я послал наводить справки. Предлагаю…
– Вы не увидите меня по отдельности, – заявил Акерман, который и говорил как Джон Митчелл, по крайней мере на телевидении. – Вы вообще меня
больше не увидите. Я удивлен; мне кажется, вы не даете себе отчета в том, что вы делаете. Вы пытаетесь заставить нас участвовать в сокрытии;
причем в сокрытии вовсе не факта незаконного проникновения в помещение для знакомства с какими то документами, а убийства. Двух убийств, как вы
изволили выразиться. Естественно, я не желаю быть замешанным в громком расследовании убийства – никто не захочет, – но я по меньше мере не
чувствую себя в данный момент виновным. Однако, если мы пойдем по вашему пути – если я пойду по вашему пути, – то окажусь виновным в сокрытии
улик, касающихся убийства, в создании препятствий правосудию. Эркарт спрашивал: не записывается ли наш разговор на магнитофонную ленту? Очень
надеюсь, что это так. Когда я стану беседовать с окружным прокурором, мне будет приятно сообщить ему о наличии записи нашей сегодняшней беседы,
и он сможет…
– Нет! – произнес банкир Хан (никогда бы не поверил, что тихий, низкий голос может так обрезать). – Ты не будешь беседовать на эту тему ни с
окружным прокурором, ни с кем либо еще. Я – не юрист, но не думаю, чтобы нас обвинили в создании помех правосудию только потому, что, со слов
частного детектива, кто то ему что то сообщил о какой то записке. Я тоже не желаю быть втянутым в скандальное расследование двух убийств, и, по
моему, никто из нас не хочет…
Два или три голоса, громких и резких, перебили речь Хана. Я мог бы рассортировать их и доложить, какой из них кому принадлежит, но не стану
тратить время на бесполезное занятие. Вулф сидел и молча наблюдал. Поймав его взгляд, я вопросительно показал глазами на блокнот и пишущую
машинку, но он отрицательно покачал головой.
И все таки возникшая легкая перебранка дала кое какие результаты. Когда сделалось очевидным, что на стороне Хана подавляющее большинство и
Акерман остался в одиночестве, Вулф, возвысив голос, оборвал гвалт.
– Позвольте! – сказал он. – Возможно, я сумею помочь уладить ваши разногласия. Не являясь, как мистер Акерман, членом коллегии адвокатов, я тем
не менее могу утверждать, что у него довольно шаткая позиция. Вероятно, Уотергейт сделал его чересчур чувствительным к разного рода сокрытиям.
Ведь уже четырех юристов лишили права заниматься адвокатурой, на очереди другие. Но вас никто не может обвинить в том, что вы чините препятствия
правосудию. Информация, которой вы располагаете, основана лишь на слухах. Меня, пожалуй, еще можно в чем то обвинить, но я сознательно иду на
риск, и вас это нисколько не касается. Если мистер Акерман пойдет к окружному прокурору, у меня будут серьезные неприятности, но и ему –
виновному или невиновному – не поздоровится.