- Ну вот, почти и доехали.
И всего-то теперь до Шантарска - четыре часа...
- По расписанию движемся, насколько я могу судить? - спросил
Лямпе, только чтобы что-то сказать, - очень уж доброжелателен и
прост был устремленный на него взгляд Буторина.
- По расписанию, голубчик, что удивительно. Разболталась в
последнее время чугунка... Вон, смотрите, солдатик чего-то
бежит... Хотя нет, и не солдатик это вовсе, а жандармский нижний
чин...
Лямпе присмотрелся к бегущему трусцой, придерживавшему левой
ладонью "селедку" здоровяку. В самом деле, погоны на гимнастерке
были красные с голубым кантом, а на груди мотался красный
шерстяной аксельбант о медными наконечниками. Судя по треугольной
бляхе, увенчанной орлом, жандарм был железнодорожный.
Служивый пробежал еще немного, остановился и, широко
расставив ноги, утвердился лицом к вагонам, определенно стараясь,
чтобы его поза была величавой.
- Господа, у вас снова какие-то.., коллизии? - осведомился
Лямпе, ни на кого не глядя.
- Пустяки, не стоит внимания, - отмахнулся Иванихин. -
Документы проверять будут. По вашей, кстати, петербургской моде,
Леонид Карлович, ну да, изо всех сил тянемся за столицами... Вот
только никого еще таким образом не выловили, пинкертонишки наши
доморощенные, - в его голосе прозвучала нешуточная злость. -
Хлебоеды-дармоеды... Так о чем я, Вячеслав Яковлевич?
- Мужик полностью забросил хозяйство и стал, если можно так
выразиться, экспериментировать на манер ученых...
- Именно! - поднял палец Иванихин. - Именно
экспериментировать, Фарадеюшка наш косматый... Ну вот. Мырял он
этак в мокрую бегучую водичку, мырял, да потом, видимо, решил, что
сим своим ботаническим экспериментам следует придать иное
направление... Короче говоря, натакались однажды лесомыки на
медвежью берлогу. На пустую - дело было ранней осенью... И лежал
там под кучей хвороста наш таежный ботаник. Есть, да будет вам
известно, у Топтыгина такая привычка: забросает убоинку всяким
хворостом и оставит, пока запашок не пойдет, гурман он у нас...
Вот... А в руке у покойника, лесомыки клялись, был цветок зажат.
Невидный такой, синенький, зовется, если память не подводит,
"заячьими слезками". И утвердилось с тех пор в народишке стойкое
убеждение, что наш мужик, пожалуй что, хотел мишку цветком
покорить и то ли верхом на нем аллюры учинять, то ли, болтают
фантазеры, и вовсе в небеса на косолапом слетать, аки на сивке-
бурке. Вы записывайте, Вячеслав Яковлевич, записывайте
скрупулезно: коли уж твердо решились пробовать силы на
литературном поприще, полезно знать, какие в наших диких краях
типусы произрастают. Разнообразие! Порою сразу и не поймешь, чего
там больше - забавы или тоски... Вот кузнеца Модеста взять...
- Того, что летательную машину строил? - живо подхватил
Буторин.
- Его самого. Ухитрился, самородок, в глаза не видя журналов
с иллюстрациями, соорудить неплохое подобие планера господина
Лилиенталя... Изволили видеть в "Ниве" за прошлый год? Ну,
односельчане идею воздухоплавания восприняли, можно сказать, с
энтузиазмом - подпалили сарай с "летягою", благословясь. Модест,
говорят, новую строит. Чует мое сердце, и эту спалят, ибо космачи
m`xh к техническому прогрессу определенно неравнодушны и свою
лепту готовы внести всегда...
- Но ведь летают в Европах, господи! - с непонятным
выражением сказал Буторин.