— А Библию не пробовали почитать? — хором спросили мы с Фрицем.
21
Зверинец исчез, тротуар перед студией был пуст. Шарлотта, Ма и остальные пошли дальше, к другим студиям, к другим ресторанам. Таких, как они, по всему Голливуду
наберется дюжины три. Хоть один наверняка знает фамилию Кларенса.
Фриц отвез меня домой.
По дороге он сказал:
— Загляни в бардачок. Футляр для очков. Открой.
Я открыл маленькую черную коробочку. Там, в шести аккуратных углублениях из красного бархата, лежали шесть блестящих стеклянных моноклей.
— Мой багаж, — сказал Фриц. — Все, что я сохранил и взял с собой в Америку, когда мне пришлось сваливать, имея при себе лишь ненасытный член и талант.
— Великий талант.
— Не надо. — Фриц легонько ткнул меня кулаком в голову. — Только оскорбления, недоносок. Я показываю тебе эти штуки, — он подтолкнул локтем коробку с моноклями, — как
доказательство: не все потеряно. Все кошки, и Рой тоже, приземляются на лапы. Посмотри-ка, нет ли чего еще в бардачке?
Я нашел толстую копию рукописи.
— Если прочтешь и не выбросишь, станешь мужчиной, сынок. Это Киплинг. Иди. Приходи завтра, в два тридцать, в столовку. Поговорим. Потом, попозже, мы покажем тебе черновой
вариант эпизодов «Христос с протянутой рукой» или «Для чего ты меня оставил?». Ja?[105]
Я вышел из его машины напротив своего дома.
— Зиг хайль! — сказал я.
— О, вот это уже лучше!
И Фриц укатил, оставив меня наедине с домом, таким пустым и безмолвным, что я сразу вспомнил: «Крамли».
Вскоре после захода солнца я сел на велосипед и отправился в Венис.[106]
22
Ненавижу ездить на велосипеде по ночам, но мне хотелось удостовериться, что никто за мной не следит.
Кроме того, нужно было придумать, что я скажу своему другу-детективу. Что-нибудь вроде: «Помоги! Спаси Роя! Сделай так, чтобы его снова приняли на работу. Разгадай тайну
чудовища».
При этой мысли я чуть было не повернул обратно.
Я уже представлял себе, как Крамли тяжело вздыхает, слушая мой невероятный рассказ, воздевает руки к небу, неторопливо потягивает пиво, топя в нем свое презрение к
недостатку твердых, крепко сколоченных и остро заточенных фактов в моих речах.
Я припарковал велик перед его небольшим охотничьим домиком, расположенном в миле от океана, среди колючих кустов, и зашагал через рощицу африканских лилий по тропинке,
где, казалось, только вчера промчались, вздымая пыль, табуны окапи.
Едва я поднял руку, чтобы позвонить, дверь настежь распахнулась.
Из темноты вынырнул кулак с зажатой в нем банкой пенного пива. Я не мог разглядеть человека, который ее держал. Я схватил банку. Рука исчезла. Я услышал, как затихают
шаги в глубине дома.
Перед тем как войти, я выпил три больших глотка для храбрости.
Дом был пуст.
А вот сад полон.
Элмо Крамли в шляпе бананового воротилы сидел под сенью колючего кустарника, неподвижно глядя на пиво в своей загорелой руке, и молча пил.
Подле него на ротанговом столике стоял телефон, из дома тянулся кабель. Пристально и устало поглядев на меня из-под белого охотничьего шлема, Крамли набрал номер.
На том конце подняли трубку. Крамли произнес:
— Снова головная боль. Беру больничный. Вернусь через три дня, договорились? Хорошо.
И повесил трубку.
— Полагаю, головная боль — это я, — предположил я.
— Ты — это каждый раз… больничный на трое суток.