Я должен был попытаться достать у одного из капитанов какой-то диковинный корень. Судя по всему, капитан не брезговал контрабандой опиумом,
а посему встретил меня крайне настороженно и даже принял меры - несколько портовых оборванцев устроили мне темную. Утром из больницы я позвонил
Вулфу и официально заявил, что больше у него не работаю. Он сам приехал в больницу и увез меня домой. Я был настолько потрясен этим, что больше
не напоминал об уходе. На том все закончилось, в том числе и хандра моего хозяина.
На сей раз, увидев его в кухне, я все понял. Видеть его в таком состоянии было невыносимо, и я, выпив пару стаканчиков виски, ушел из дома.
Пройдя несколько кварталов, я почувствовал голод - видимо, сказалось выпитое спиртное. Я зашел в один из ресторанчиков. Избалованный за эти
семь лет изысканной кухней Фрица, я, конечно, рисковал, заходя в первую попавшуюся забегаловку, но твердо решил не возвращаться к ужину. Во-
первых, мне было тяжело глядеть на моего хозяина, а, во-вторых, я не был уверен, каким будет меню. В таких случаях это мог быть пир Эпикура или
готовый обед за восемьдесят пять центов из соседнего кабачка. Иногда это бывало вкусно, ничего не скажешь, а иногда - в рот взять невозможно.
Подкрепившись в ресторане, я почувствовал себя лучше и решил вернуться на Тридцать пятую улицу. Я считал, что, несмотря на его настроение,
я должен рассказать Вулфу об утреннем визите Андерсона. Что я и сделал, и, как бы между прочим, добавил от себя, что, по-видимому, что-то
затевается, что должно свершиться сегодня же до полнолуния.
Пока я все это ему излагал, Вулф, сидевший за маленьким столом, пристально следил за тем, как Фриц что-то помешивает в кастрюльке на плите.
Он поднял на меня глаза, будто силился вспомнить, где он меня видел, а потом сказал:
- Не произноси при мне имя этой темной личности.
- Сегодня утром я позвонил Гарри Фостеру в "Газетт" и сообщил о том, что готовится. Как я понимаю, вы не против шумихи в печати, - сказал
я, стремясь разозлить его.
Он сделал вид, что не слышал.
- Фриц, держи под рукой кипяток на тот случай, если начнет свертываться, - сказал он Фрицу.
Тогда я с решительным видом встал и пошел наверх к Хорстману. Надо было предупредить старика, что ему одному предстоит заниматься орхидеями
не только сегодня, но, может, все ближайшие дни. Старый садовник всегда делал вид, что Вулф скорее мешает ему своим присутствием в оранжерее, но
как только что-либо отвлекало хозяина, он забывал об орхидеях и не являлся в привычные часы, Хорстман начинал нервничать и беспокоиться, будто
за это время его питомцев могла поразить мучная тля. Увы, я нес ему нерадостную весть.
Началось это в пятницу пополудни, и лишь в понедельник утром, то есть без малого через трое суток, я начал замечать в глазах Вулфа признаки
интереса к окружающему.
Но за это время кое-что произошло. Около четырех пополудни мне позвонил Гарри Фостер. Я ждал этого звонка. Он сообщил, что вскрытие было
произведено, но подробностей он пока не знает. Он заметил, что теперь не он один знает эту тайну. Репортеры всех газет держат в осаде офис
окружного прокурора.
В шесть вечера был еще один звонок. На сей раз звонил прокурор Андерсон.
Я не мог сдержать торжествующей улыбки, когда услышал его голос.
Представляю, чего ему стоило дотерпеть до шести часов.