Я ехал домой, из преддверия Северного микрорайона в центр, в полупустом «21-м» автобусе, сел у окна и думал вполне пристойную и наивную мыслишку. Вот стоит в серванте ваза для цветов. Давно стоит. Скучает. Пылится. Уже сильно нервничает от своей невостребованности. Месяц стоит, два, больше, полгода стоит… Никто в доме цветов не покупает. Ни повода нет, ни свободных денег: все уходят на что-то насущное – еду, квартплату, всякое такое… А тут вдруг муж жене ни с того ни с сего, а просто так – букет тюльпанов купил. Так ведь это ж еще не всё! На следующий день и сын матери – в кои-то веки! – тоже букетик цветов купил. А просто так. Купил да и всё!. И еще и старую вазу пришлось из кладовки достать. Ту, что не нужна была, да жалко выкинуть. И вдруг всё так в доме поменялось! Те же столы-стулья, диван, дверь на балкон, палас на полу… Всё так да не так! Две вазы и обе с живыми цветами! Когда ничто того не предвещало. И дело не в бело-красно-фиолетовых огоньках тюльпанов, не в желтых ежиках хризантем, не в причудливых гранях хрустальной вазы и теплых овалах глиняной. Не в них. А в чем?
Нет, ну мыслишка и вовсе даже пустая, скорее всего – не мыслишка даже, а простецкая метафора, может, сравнение даже. Просто не было у Ружина ни одной работы, а теперь – целых две. И не самые тяжелые, пыльные и скучные. Поди плохо!
Впрочем, как минимум до сентября постоянная работа будет одна. Да, чужеватая, да скучноватая… И вообще большие витиеватые куски текстов про район Нерюнгри Яншин забраковал. Точнее, сказал: «Понимаете, Андрей, ни в мультимедийной презентации, ни в большой корпоративной книге очерки, написанные высоким слогом, заказчик даже читать не будет, сразу выкинет и заноет, что ему нужно совсем другое».
– А что запросит?
– Ну, такой бюрократический отчет о достижениях… или, во всяком случае, о том, что хоть что-то делалось, и вообще самый грубый, самый примитивный позитив. И побольше фоток, таких же… перецвеченных, в общем, примитивных.
– О как! А это… Роман, всё же я в толк не возьму, а почему заказчику не нужно хороших текстов, фотографий, я не знаю, если не как произведений искусства, то хоть с выдумкой, с авторским взглядом… да и потом, даже дизайн, вёрстка, мне казалось, могут быть подобны искусству…
– Вообще, в принципе – конечно! Андрей, все мы тут не так давно, и я тоже. Что, думаете, мы не пытались, я лично не пытался, разным заказчикам, разным генералам предлагать какой-то креатив? Еще как! Мы тут ночей не спали, всё выдумывали, креативили, ну, например, я не знаю, для одного транспортного предприятия, скажем… Фуры едут по дороге, которая превращается в женское такое очень аппетитное тело, ну и там где от талии – она на боку лежала – подъем к бедру… И-и-и! Там взлетают вверх производственные показали – до таких фантастических значений.
– И как?
– Никак. Послали генералу, тот просто крест накрест перечеркнул, и коротко написал: «Жду новых предложений»… В общем, Андрей, через пару проектов вы сами будете заранее понимать, чего хочет заказчик, а пока я вам так скажу – покороче и попроще. Особенно в презентациях. Это ведь вообще виртуал, там текстов особых вообще никогда никому не нужно было.
Последняя фраза у Романа вообще классной получилась. В точку. Дескать, виртуальные, созданные на любом экране и для любого экрана, тексты хорошими, то есть глубокими и красивыми, не могут быть… даже не по определению, а как? По природе своей? Ну да. По природе.
«Поэтому не мучься, Ружин, своими творческими муками, – сказал себе Ружин, – а пиши коротко и ясно, типа „Здесь, в Нерюнгринском районе Республики Саха-Якутия разница между самыми высокими летними и самыми низкими зимними температурами достигает 93-х градусов, тем не менее, люди работают так, что район всегда был и останется донором других районов: здесь развита угольная промышленность и лесодобыча, в планах – дотянуть северную ветку БАМа от Тынды до Якутска“. Всё! А в остальное время – газеты в интернете читай, на перекуры ходи и с коллегами о чем-нибудь трепись».
Вообще, я, конечно, не человек «от девяти до шести» и никогда им не был. И не буду, уже, наверное, никогда. Я был и есть, и всегда останусь человеком свободного графика. Да чего там! Свободным художником… Порой с замашками летучего голландца. Мало того – кошки, которая гуляет сама по себе. Куда и когда ей вздумается. Мне нужна постоянная смена декораций, партнеров и чтобы мои выходы были и не частыми, и не долгими. И уж – упаси Боже! – не затягивались бы на целый акт никогда. Но при этом и аплодисменты нужны почаще. Не только в общей толпе на поклонАх третьим, если считать от левой кулисы. По ходу спектакля ВСЕ выходы и эмоции короткими обязательно. В каких-нибудь особо щемящих зрительный нерв и душу сценах, эпизодах, монологах и даже паузах. А вот на поклонах! – чтобы все актеры и актрисы уже ушли и влезли в гримерках в свои турецкие джинсы и китайские ботинки, разбежались такси ловить домой ехать, и уехали б даже уже, а меня, чтоб всё вызывали.
Такое ведь было.
На первой защите Ружина.
Бывало и до нее.
А после? Будет?
Глава четвертая
Декан МЭО оказалась женщиной лет под пятьдесят, ее глаза выступали за веки чуть больше обычного, впрочем, это её не портило, а лишь придавало особого начальственного шарму, дескать, всё вижу. Звалась она Натальей Степановной.
Заведующая кафедрой маркетинга и рекламы тоже оказалась женщиной лет под пятьдесят, когда-то, по-видимому, слыла красавицей, но поскольку только когда-то, скорее всего, теперь была настоящей стервой. Это она доказала при первом же разговоре.
– Полных рабочих мест у нас, конечно, нет. Мы дадим вам только часы, причем я пока даже не могу сказать, сколько именно. Надо еще прикидывать. Но за вас просил ректор, впрочем, дело даже не в нем, за вас просил Сысоев, а все мы знаем, кто такой Всеволод Петрович, и куда он ходит, и кем дружит (с губернатором, с кем же еще! – подал про себя реплику Ружин), отказать мы вам не можем. Давайте так. Сентябрь только наступил, мы все тут пока работаем как бы по временному расписанию, если честно, и по временной нагрузке, но вот к октябрю, я всё точно рассчитаю, распределю и вам позвоню.
«Вот это хуже всего! – думал Ружин, когда ехал домой в до боли знакомом „21-ом“. – Когда тебе говорят: „Позвоните мне 31-го в одиннадцать“ – это значит, что всё железобетонно. Но когда тебе говорят: „Я вам позвоню…“ – то это означает, что ни черта тебе никто не позвонит».
Дома, то бишь в муниципальном общежитии жена всё так же вечерами чистила картошку, вне зависимости от времени суток болтала о том о сем с многочисленными соседками и не менее многочисленными подругами (ах да! – с первыми воочию, а со вторыми по телефону, как по проводному, так и по новомодному сотовому, по второму, кстати, чаще, что толкало Ружина на смутную жлобоватую тревогу). Дочери (сейчас, в сентябре 2004-го одной шесть с копейками, другой ровно пять) целыми днями носились по двору, впрочем, и по комнате тоже. Сын, правда, ушел жить к бабушке. Иначе, честное слово, спать впятером в шестнадцати в половиной метровой квадратной комнате (сыну, как помним, к этому моменту уже шестнадцать) было невозможно по закону Архимеда. Впрочем, в силу своего неопределенного возраста сын часто с бабушкой ругался (нет-нет, Ира! – конечно, просто имел некоторые разногласия). Егор на некоторое время от бабушки уходил, возвращался в отчий дом, и тогда все спали, просто презрев законы физики и начертательной геометрии в придачу. То есть, жена с дочерьми – на широком диване. Егор – на моем боевом оранжевом матрасе на полу чуть поодаль них. А я… Ну да, калачиком на коврике возле входной, она же выходная двери. Не верите? Проверьте…
Одно Ружина радовало. Оставшийся в наследство от телерадиокомпании «Этогородская» компьютер. С ужасным монитором с чернобурофилетовым мерцанием, но зато системник – «Пентиум второй»! В любое свободное время Ружин строчил на нем свой эпохальный эпопейный роман. «Защита Ружина»! Читали?