— Что я должен сделать? Ты, Витя, лучше отдохни, горячего чая попей.
— Потом отдохну, — отмахнулся Слепнев, — оружие к тебе вчера Марек привез?
— Привез. Все как ты просил.
— Где оно?
— Не здесь, конечно. В надежном месте. А почему ты спрашиваешь?
— Марек мог остаться в живых. Тогда они его быстро расколют и сюда нагрянут.
— Кхе, кхе, — издал какой-то неопределенный звук Арнольд Григорьевич, то ли захихикал, то ли закряхтел, — не нагрянут. Я ведь тюрягу прошел, волк стреляный. Своего адреса я никогда никому не давал, только тебе и Семке. Семка — мой воспитанник, ему можно. Марек ко мне приезжал на другой конец города. Там у меня однокомнатная квартира, специально для гостей. Усек? Ты хоть и кагэбэшник, а что такое настоящая конспирация, не знаешь. Это когда волком живешь, никому не веришь. Мне иначе нельзя. Я с золотишком дело имел, с валютой. Мне нельзя светиться. Иначе заметут. А я помереть хочу в своей постели.
— Завтра выяснишь, что случилось у гаражей, где мы машину оставили. Узнаешь, что с Мареком. Он живой или нет? У соседок поспрашиваешь, пусть расскажут, что да как.
— Может, Семку послать?
— Нет. Молодого нельзя, сразу заподозрят. Другое дело старик. А ты волк опытный.
— Ну хорошо, хорошо, раз нужно, сделаю. Я тебе когда-нибудь отказывал?
— Оружие нужно достать из твоего тайника. Мне оно уже завтра понадобится. Сумеешь быстро все провернуть?
— Сумею, конечно. Не беспокойся, не подведу. Я свое дело туго знаю. — Арнольд Григорьевич улыбнулся: — Я тебе не шаромыжник какой-нибудь. Старшим преподавателем был, без пяти минут кандидат наук. Не замели бы меня тогда, я, может, ректором бы сейчас был. Или министром.
— Министром воровских дел, — усмехнулся Слепнев.
— А ты на меня посмотри и на них. Я их всех по телевизору видел. Хари воровские. Говорят гладко, а у самих глазки бегают. Они и по-английски шпарят, и по-русски без бумажек долдонят, а все равно — воры, они и есть воры. Я их на расстоянии чую. Как посмотрю на правительство, вижу — мой контингент. Их бы взять за шкирку и в лагерь. Вот тогда бы в стране порядок настал.
— Это я уже от тебя слышал не раз, — поморщился Слепнев.
— А ты не злись, не дергайся. Уж очень все несправедливо устроено. Ну продал я несколько монет или не там деньги менял, где нужно, — мне восемь лет с конфискацией. А эти сопляки всю страну пограбили, и им ничего? Несправедливо это, Витек, очень несправедливо.
— А ты хотел бы занять их место? Сам грабить?
— Конечно. А кто не хочет?! Я бы тогда под боком имел красивую бабу, каких по телевизору показывают, был б депутатом или министром. Своруешь рупь — посадят. Своруешь сто — четвертуют. Своруешь миллион — похвалят.
— Ладно, хватит. Развел тут философию, — бросил Слепнев, — тоже мне борец за справедливость, включи телик, сейчас правительство покажут. Они там тоже воруют? Как думаешь?
— Теперь не все, — рассудительно ответил Арнольд Григорьевич, — как молодых прогнали, а стариков набрали, так я сразу заметил, что глаза у этих уже не так бегают. Посидел бы ты в «Матросской тишине» годков пять, сразу бы увидел, кто вор, а кто не вор.
— Спасибо. Я уже свое отсидел, — огрызнулся Слепнев, — и больше туда не собираюсь. Мои новые документы у тебя?
— Все в порядке. Я же тебе сказал, сделал все, как ты просил.
— Где-нибудь рядом есть телефон?
— В другой комнате, — показал Харчиков.