Мы с Виктором вышли. Он опять ссутулился от гори и и безнадежности, и я всем сердцем его пожалел.
Перед парадной дверью Виктор вытащил из кармана ключи, впустил нас и, как в прошлый раз, повел меня на светлую кухоньку. Я обещал составить ему компанию до возвращения матери, хотя ей это могло прийтись не по вкусу.
Перед дверью из кухни на задний двор Виктор застыл с видим озадаченным и тревожным.
— Точно помню, что перед уходом закрыл ее на засов, — сказал он и добавил, пожав плечами: — И уж точно закрыл калитку в проулок. Мама бесится, когда я оставляю ее открытой.
Он распахнул незапертую кухонную дверь и вышел в обнесенный высокой стеной, покрытый сорняками и жухлой травой дворик. На другом его конце в кирпичной стене красовалась высокая, крашенная в коричневый цвет калитка. Из-за нее Виктор повторно расстроился: и верхний, и нижний ее засовы пребывали отнюдь не в закрытом состоянии.
— Так закрой сейчас, — настойчиво посоветовал я, но Виктор по-прежнему стоял как потерянный.
У меня в голове словно вспыхнула молния, я все понял, но не успел обогнуть Виктора: в тот самый миг, как я шагнул к калитке, она отворилась.
Из прохода во дворик вошла Роза. Джина и обезьяноподобный Оспрей с видом победителей появились из дома. Роза и Оспрей были вооружены кусками садового шланга. У Розы кусок был с наконечником.
Виктор окаменел, отказываясь верить собственным глазам. Когда он заговорил, то из обращенного к матери бормотания можно было вычленить: «Ты рано вернулась».
Роза кралась ко мне от калитки, как вышедшая на охоту львица. Она размахивала гибким зеленым шлангом с тяжелым латунным наконечником и только что не облизывалась.
Джина в этот раз была без бигуди и поэтому выглядела хорошенькой. Пытаясь оправдать то, что должно было сейчас произойти, она начала плакаться Виктору, что его отец в тюрьме велел ей катиться к черту, потому как не был расположен слушать ее болтовню.
— После такого-то длинного конца! — причитала она. — Подлая скотина. Розе опять пришлось меня везти, теперь уже домой. А ты тут якшался с этим типом, с этим вот, про которого Роза говорит, что он зажал наш миллион. Как ты мог, юный Вик? Роза говорит, теперь-то она заставит его рассказать, что нам нужно, только твоей заслуги тут нет, говорит Роза.
Я слышал ее урывками, наблюдая за выражением лица Виктора, и с облегчением убедился, что ему тошно от вкрадчивого голоса Джины. Чем больше она говорила, тем сильнее сказанное действовало ему на нервы. Дух юношеского противоречия крепчал на глазах.
Происходящее и то, что должно было последовать, не совсем совпадали с теми «что, если», какие мы с Томом обсуждали в кустах. Но что если сейчас… если я быстро сориентируюсь, если сумею воспользоваться отвращением, которое вызывал у Виктора словесный понос его матушки, если сумею вытерпеть малую толику доводов Розы, то, быть может, Виктор наконец захочет поделиться со мной тем, что наверняка знает. Быть может, живая картина жестокости тетушки Розы подвигнет его поднести мне этот дар в виде компенсации. За такой приз, возможно, имеет смысл заплатить несколькими неприятными минутами. Так что давай действуй, сказал я себе.
В прошлое воскресенье, подумалось мне, черные маски застали меня врасплох. В это воскресенье все было по-другому. Я мог сам спровоцировать нападение, что и сделал, рванувшись к калитке, у которой меня поджидала Роза, размахивая наконечником.
Быстрая и безжалостная, она дважды успела меня достать, прежде чем я схватил ее правую руку и заломил за спину. Ее лицо оказалось в паре сантиметров от моего — сухая кожа в конопушках крупным планом. От ненависти и внезапной боли она ощерилась, обнажив зубы. Джина с проклятиями вцепились мне в ухо, чтобы заставить меня отпустить сестру.
За секунду до того, как Норман Оспрей вытянул меня по спине куском шланга, я успел заметить выражение ужаса на лице Виктора.