Виктор, еще не понявший, что машина и псы имеют к нему отношение, ответил на этот и на дюжину других моих вопросов.
— Мама думает, что я дома. Она отправилась в тюрьму повидаться с папой. Сегодня там день посещений. Я слышал, как они с тетушкой Розой договаривались, что после свидания еще раз попробуют заставить вас расколоться, где пленка, которую вам отдал дедушка Пейн. По их словам, она миллионы стоит. Тетушка Роза считает, что вы городите вздор, когда говорите, будто не знаете. Пожалуйста, скажите ей, где пленка или что на ней записано, а то мне тошно, когда она начинает выпытывать. Я два раза слышал, как у нас на чердаке люди кричат и стонут, а она только смеется и говорит, что у них болят зубы.
Я отвернулся от Виктора, чтобы скрыть панический страх, который наверняка отразился у меня на лице. Одна лишь мысль о том, что Роза превращает зубы в источник боли, мигом развеяла мою решимость стоять до конца.
Мне все сильнее хотелось выяснить, какими секретами, по их мнению, я владею, а потом решить, что делать с этой информацией. Виктор, считал я, мог бы извлечь из смутных глубин своей памяти фрагменты, которых мне по-прежнему не хватало, чтобы составить правдоподобную общую картину. Тех частей, которыми я располагал, было недостаточно.
Я спросил с внутренней дрожью:
— Где сейчас твоя тетушка Роза? Тоже посещает отца?
— Не знаю я где. — Он замолк, потом его прорвало: — Почему я не родился в обычной семье! Я однажды написал Мартину и попросился пожить у него, но он сказал, что у них мало места. — У Виктора дрогнул голос: — Что мне делать?
Стало ясно, что Виктор уже очень давно нуждался в совете.
— Прокатимся? — предложил я по-дружески и открыл перед ним дверцу машины. — Я доставлю тебя домой, прежде чем тебя хватятся, но сперва мы можем поговорить о твоих проблемах.
Он колебался не больше секунды, затем забрался в машину. В конце концов, он вызвал меня, чтобы я ему помог, потянулся к человеку, которому поверил, хотя его родные видят в этом человеке врага. Виктор был в таком отчаянии, что не смог бы лгать или притворяться.
Я спросил, не знает ли он, где мне найти Адама Форса. На этот раз Виктор мялся куда дольше, а потом отрицательно покачал головой. Я решил, что знает, но, возможно, сказать мне было бы в его глазах доносом.
Том Филлин сидел рядом с водителем. Мы с Виктором устроились на задних местах, собаки были отделены от нас сеткой-перегородкой. Водитель повел микроавтобус петляющими проселками Сомерсетшира. Даже летом, подумал я, тут голо и жутковато. Как я велел, водитель купил на всех пакеты с ленчем. Он съехал на придорожную стоянку и, показав едва заметную тропку, объяснил мне, что она выведет нас к дикой вересковой пустоши.
Водитель добавил, что будет ждать нас на этом месте и чтобы мы не спешили.
Собаки Тома Филлина выбрались из машины и принялись самозабвенно рыскать, с невообразимой радостью обнюхивая корни вереска. Сам Том потянулся изо всех сил, широко раскинув руки, полной грудью вдохнул чистый воздух и быстрым шагом направился по тропинке.
Под бескрайним небом Виктор выглядел почти беззаботным, почти счастливым. Мы двинулись следом за Томом, и Виктор выложил мне все свои семейные горести и личные беды. Такое, по-моему, с ним случилось впервые.
— С мамой все в норме, — рассказывал он, — да и с папой тоже, если он не очень нагрузится в пабе. Тогда может врезать мне и маме, если подвернемся под руку. — Виктор сглотнул. — Нет, я не то хотел сказать. Но в прошлый раз он сломал ей ребра и нос. Тетушка Роза увидела и рванула в полицию, вот потеха-то, ведь я несколько раз сам видел, как она била папу. Она, когда войдет в раж, молотит кулаками, как боксер. И не перестанет, пока бедняги не взмолятся, и тогда она над ними смеется. А то еще, бывает, целует их.