Тут я с ним не был согласен. Седобородые эксцентрики могут носить все, что угодно. Могут также снимать эротические видеопленки. Могут кому-то сказать, что пленка стоит целое состояние и находится у Джерарда Логана. Соврать по мелочам. Отвлекающий маневр. Избейте Логана, чтобы был готов выдать пленку или что там на ней записано.
Что именно собирался Мартин отдать мне на хранение?
И так ли уж мне теперь хочется это знать?
Не буду знать — не смогу рассказать. Но если они считают, что знать-то я знаю, только рассказать не хочу… Черт возьми, может, не знать еще хуже, чем знать. Поэтому я решил: как ни прикинь, а надо выяснить, кто ее взял.
Мы вернулись к сомкнутым рядам букмекеров, которые выкрикивали свои ставки на последний заезд. Роза свирепо уставилась на меня, вся напрягшись от ненависти, причин которой я тогда еще не понимал. Нас разделяло не более двух метров, отчего моя саднящая кожа покрылась пупырышками, но я снова задал вопрос, на который она уже отказалась ответить:
— Кто дал Мартину пленку на Челтнемских бегах?
На сей раз она сказала, что не знает.
— То есть вы не видели, как Мартину передали сверток, или видели, но не знаете того, кто передал?
— Ишь какой умный, — ехидно заметила Роза. — Сам догадайся.
Да, словами из Розы ничего не выпытаешь, подумал я. Но, похоже, она и видела, как передали, и знает, кто передал.
— Я не знаю, где искать пленку, за которой вы охотитесь. Я не знаю, кто ее взял и зачем. Ее у меня нет, — заявил я, не особенно надеясь, что мне поверят.
Роза презрительно поджала губы.
Когда мы уходили, Уэрдингтон глубоко вздохнул и произнес:
— По всем статьям заправлять в «Артуре Робинсе» следовало бы Норману Оспрею, у него и голос, и рост подходящие. Но ты видел, как он смотрит на Розу? Она там хозяйка, она и тон задает. На моего осведомителя она произвела сильное впечатление. Тебя она ненавидит. Ты заметил?
— Заметил, и еще как, — ответил я и добавил: — Но не знаю почему.
— Объяснить это сумеет только психиатр, но я поделюсь с тобой моим опытом. Ты мужчина, ты крепкий, смотришься как надо, у тебя процветающее дело, и ты ее не боишься. Я мог бы продолжить, но для затравки хватит и этого. Опять же по ее приказанию тебя крепко измордовали, а ты разгуливаешь себе свеженький как огурчик — по крайней мере на вид — и, можно сказать, утираешь ей нос.
Выслушав мудрую теорию Уэрдингтона, я все же заметил:
— Я не сделал ей ничего плохого.
— Ты для нее угроза. Ей тесно с тобой на одном свете. Может, она еще устроит, чтоб тебя убили. И не отмахивайся от моих слов. Люди, бывает, убивают из одной только ненависти.
Не говоря об убийствах на почве расизма и религиозных предрассудков, подумал я, однако было трудно соотнести все это с собственной персоной.
Я ожидал, что Роза предупредит Эдди Пейна, своего отца, о моем появлении на скачках, но ошибся. Мы с Уэрдингтоном перехватили его, когда он вышел из раздевалки после последнего заезда. Эдди был не в восторге. Он переводил взгляд с одного из нас на другого, как загнанная в угол лошадь. Я попробовал его успокоить:
— Привет, Эдди. Как дела?
— Я рассказал тебе все, что знаю, — заявил он.
Я подумал: подброшу-ка ему наживку.
— Ты был с Розой вчера вечером? — спросил я как бы между прочим, но он сразу усек, на что я намекаю.
— Я тебя и пальцем не тронул, — поспешил он с ответом. — Это не я. — Он посмотрел на Уэрдингтона, потом опять на меня. — Послушай, они тебе никакой возможности не оставили. Я сказал Розе, что так нечестно…
Голос у него задрожал, и он умолк.