Он был так близко, что видел только коленку и чувствовал запах соли, выступившей на коже.
— Осторожнее, — приговаривала Хацуэ. — Потихоньку, не торопись… Потихоньку…
— Поддался, — пропыхтел Исмаил. — Пошел…
Потом Хацуэ взяла моллюска у него из рук и промыла на мелководье. Потерла раковину ладонью и обмыла длинную шейку и ногу-присоску. Исмаил положил моллюска в ведро. Отмытый моллюск, с виду хрупкий, был крупным, примерно с индюшачью грудку без кости. Исмаил любовался им, вертя в руке. Его всегда изумляли толщина и вес этих моллюсков.
— Да, хорош, — сказал он.
— Большой, — согласилась Хацуэ. — Прямо-таки огромный.
Пока Исмаил забрасывал вырытую канавку, она стояла на мелководье и смывала с ног песок. Приливная волна накатывала на нагретую солнцем прибрежную полосу, и вода была теплой, как в лагуне. Они с Хацуэ сели рядом на мелководье, лицом к глади океана; за ноги цеплялись бурые водоросли.
— Он нигде не кончается, — сказал Исмаил. — Больше всего в мире воды.
— Где-то же кончается, — возразила Хацуэ. — Или попросту замыкается в крут.
— Это одно и то же. Значит, нигде не кончается.
— Но есть же где-то берег, где сейчас прилив, — не соглашалась Хацуэ. — Вот там и кончается.
— Не кончается. Он сливается с другим, и выходит, что они смешиваются.
— Океаны не смешиваются, — заявила Хацуэ. — У них разная температура. И разное количество соли в воде.
— Смешиваются. В глубине, — настаивал Исмаил. — На самом деле это один общий океан.
Он откинулся, опершись на локти, и набросил на ноги прядь водорослей. Потом снова выпрямился.
— Общего океана нет, — продолжала Хацуэ. — Есть четыре: Атлантический, Тихий, Индийский и Северный Ледовитый. Они все разные.
— Чем это они разные?
— Просто разные, и все.
Хацуэ откинулась на локти рядом с ним, и волосы ее повисли.
— Просто разные, — повторила она.
— Это не объяснение, — сказал Исмаил. — Вода она и есть вода. Названия на карте ничего не значат. Ты что, думаешь, если переплывешь на лодке в другой океан, то увидишь там табличку, да? Это…
— Говорят, меняется цвет воды, — ответила Хацуэ. — Атлантический — он бурый, ну или вроде того, а Индийский — синий.
— Кто тебе такое сказал?
— Не помню.
— Да ладно, враки все это.
— А вот и нет.
Они замолчали; слышен был только шум набегавших волн. Исмаил физически ощущал сидевшую рядом Хацуэ. Соль в уголках ее губ высохла, и остались следы. Он рассматривал ее ногти, пальцы на ногах, ложбинку внизу шеи. Исмаил шесть лет знал Хацуэ и в то же время совсем не знал ее. Незнакомая частичка, та, которую она не открывала, вдруг заинтересовала его.
Уже потом, думая о Хацуэ, Исмаил чувствовал себя несчастным и очень долго, всю весну раздумывал о том, как бы сказать ей об этом. Целыми днями он просиживал на вершине отвесной скалы, что на Южном пляже, и все думал. Думал и в школе, но так и не придумал, как заговорить с Хацуэ, на ум ничего не приходило. Рядом с ней он чувствовал, что открыться — значит совершить непоправимую ошибку. Хацуэ оставалась закрытой и не давала повода заговорить, хотя вот уже много лет они вместе ходили от школьного автобуса домой, вместе играли на пляже и в лесу, собирали ягоды на одних и тех же фермах по соседству. Детьми они играли с ее сестрами и другими ребятами: Шериданом Ноулзом, Арнольдом и Биллом Крюгерами, Ларсом Хансеном, Тиной и Джин Сювертсенами.