«Журналисты, – похолодел Максим. – Надо же было мне перед прессой… А если бы профессор… Или я бы не те слова нашел. Гоняйся потом за каждым, чтобы забыли. Но все-таки надо быть осторожным. А я и был».
Довольный собой, подросток с улыбкой наблюдал, как доктор тормошит Хому, одновременно осмотрительно давая комментарии для прессы.
– Теперь ты звезда, – сказал он к Хоме, когда все ушли. – Будет о тебе в газетах. Больше, конечно, о профессоре, но и о тебе тоже.
– А о тебе?
– Мой случай не уникальный. Даже не вспомнят, – пожал плечами Максим.
– А тебя завтра выпишут?
– Хотелось бы.
– Значит, выпишут. Профессор, он, наверное, тебе как тот шпак, – проворчал Хома, гася свет и отворачиваясь к стене.
«Что-то понял», – решил Максим, сладко зевая.
Но предчувствия новых встреч, новых возможностей и новой жизни были столь сладки, что он отогнал мысль о Хоме.
«Ну его», – решил юноша, засыпая.
Сейчас ему грезились таинственные подвиги и всяческие романтические способы применения своих новых дарований. Очень некстати оказался под рукой «Монте-Кристо». А может, и вовремя? Черт его знает, что натворил бы подросток и какие скандалы разразились бы, если бы вместо этой книги кто-нибудь подсунул ему «Эммануэль».
– Ну что же, пора. Думаю, залеживаться тебе не следует. Динамика исключительно положительная. Пора, – профессор тяжело вздохнул. – Пора, – повторил он. – Отцу я позвонил, так что прощайся.
– До свидания, профессор, спасибо вам, – начал Максим.
– Да нет, – рассмеялся Василий Иванович. – Не со мной. С новыми знакомыми, с друзьями, так сказать, по несчастью, с обслуживающим персоналом. А мы с тобой попрощаемся попозже. Когда тебя забирать приедут. А вас, молодой человек, попрошу в кабинет, – кивнул Хоме профессор и, ссутулившись, вышел из палаты.
– Чего это он? – спросил Макс у Светланы, когда из палаты вышел и Хома.
– А, все эта пресса. Вчера приходили, видел? Он перед ними бисер метал, а они… Там, в четвертой палате, – очень тяжелый. Тоже профессор оперировал. Половину мозгов удалять пришлось. Так он – родственничек одного из этих журналистов. Ну вот, тот и говорит в конце интервью: «По какой таксе вы эти чудеса устраиваете? За Богдановича вам что, недоплатили? При одинаковых травмах одна уже на ногах, а он – в сознание не приходит»? Ну что тут ответишь?
– Ну, что время не пришло.
– Нет, наш Василий Иванович врать не будет, – с гордостью отвергла эти предложения Светлана, заканчивая утреннюю уборку. – А ты вот выписываешься.
– Ну…
– Счастливо тебе, – привычно пожелала медсестра и выскочила передавать смену.
«Не знает и ничего не помнит», – понял подросток. Это радовало, но и вызывало грусть. Он тут такое сделал… и никто не ценит. Не знают. Думают, профессор. Сердце на мгновение обожгла ревность, но сейчас же уступила место здравому смыслу. Никто ничего не знает. Сам хотел этого. Профессор… хороший добрый старик. И такие операции! А сейчас – на тебе. Не верят. Он вспомнил согбенную спину профессора, вспомнил, каким счастливым майским жуком он влетал, когда дела больных шли на поправку.
«Отблагодарить? – пришла вдруг мысль. – А почему бы и нет? Силенок хватает. Напоследок? Один разочек, – уговаривал он себя, ежась от воспоминаний о боли. – Потом на солнышко… Ну, действуй».
Макс быстро прошмыгнул в соседнюю палату. Она ничем не отличалась от его палаты номер три, разве что два тяжелых неподвижных тела с забинтованными головами издавали пренеприятнейшие запахи. Видимо, после ночи до них у медсестер все еще не дошли руки. Но думать о причинах и последствиях было некогда. Максим протянул ладони сразу над обоими. («Дуплетом», – пронеслась и сразу исчезла шальная мысль.)Теперь он больше знал, что и как следует делать. Мысленно проник в мозг каждого и увидел похожие на предыдущие повреждения: черную опухоль – у одного и знакомую черную пропасть – у другого. «Вырезали у этого, – понял он про несчастного с пропастью. – Это он – родственничек журналиста. Но второй… Он же не виноват, что не имеет влиятельных родственников. Ладно, обоих. Времени, конечно, для полного излечения мало. Ну, хоть полпути к выздоровлению осилим. Могу же помочь! Должен, если могу!» И появились уже знакомые лучи, и пришла уже знакомая боль…
Возвращавшийся с осмотра Хома подхватил стоящего в коридоре Максима и затащил в палату.
– Что с тобой? Опять? Где? – задавал он вопросы, тормоша соседа. – Ты это… Не отрубайся. Чего тебе?
– Солнца. Во двор…
– Я помогу. Ты только не отрубайся, – повторил Хома, поднимая Макса с кровати.
Последние два пролета лестницы он практически нес Максима на руках.
– Ну вот, – тяжело дыша, сказал Хома и усадил на скамейку паренька.
– Спасибо, – прошептал Макс, подаваясь вперед и вверх, к лучам солнца.
– Спасибо, – язвительно проворчал Хома. – Нашел время! Скоро батька приедет. А ты что вытворяешь?
– Пока приедет, я оклемаюсь. Мне главное – солнышко. И – покой, – ответил Макс, не вдаваясь в подробности.
– Ладно, отдыхай, я отойду, – обиженно ответил подросток и резко рванул внутрь здания.
Макс не отреагировал. Он был измучен и опустошен.
«И как они делают это с толпами? – подумал он о великих целителях. – Может, какое обезболивающее принимают?»
Он вдруг улыбнулся этой мысли, а затем оцепенел, впитывая в себя солнечные лучи. «Вот что чувствует аккумулятор при подзарядке».
Хома в это время сидел в палате, ожидая развития событий. Но было тихо. Не выдержав, он пошел в соседнюю палату. Таинственный сосед выходил отсюда, выходил никакой, как тогда, когда лечил его. Значит, вот-вот начнется. Он еще брезгливо смотрел на этих «живых трупов», когда один из них зашевелился, попробовал приподняться, затем гнусным голосом заныл: «Сестра, утку!» После повторения этого призыва в палату вбежала медсестра – та самая красавица, с которой о чем-то шептался его сосед. Она машинально подложила под больного заказанную посудину, затем всплеснула руками и выскочила вон.
«Звать профессора», – понял Хома.
– Где я? – спросил вдруг второй больной.
«Ну, началось», – понял Хома и, ответив вопрошающему, что тот на поле чудес, решил ретироваться. В коридоре он столкнулся с офицером и его дочкой. И хотя подросток, как и все местные, недолюбливал «белую кость», мужик был такой счастливый, а идущая под руку девчонка так радовалась, что юноша широко улыбнулся им в ответ и кинулся во двор.
– Там началось, – сказал он и осекся.
Недавно расслабленный, обессиленный Макс теперь излучал здоровье и угощал невесть откуда взятыми червями чету скворцов. При появлении незнакомца птицы вспорхнули с руки кормильца и, устроившись на самой нижней ветке ближайшего каштана, стали ожидать продолжения трапезы.
– Круто! – прокомментировал увиденное Хома. – А черви откуда? Тоже позвал к себе? Как птичку?
– Да нет! После дождя выползли сами.
Представив себе картинку, как он зовет червей, а они ползут на угощение скворцам, подросток весело рассмеялся.
Хома тоже рассмеялся.
– Там это… Началось… В соседней палате начали выздоравливать.
– Уже? – вырвалось у Максима.
– Да, а что? Пойдем, посмотрим, как профессор метаться будет.
– А, – сосед равнодушно махнул рукой. – Неинтересно. Только мешать будем.
– Я тебе помогу.
– Мне? Спасибо, не надо. Уже очухался. Это так, временная слабость была. – И, глядя на сомневающуюся физиономию Хомы, предложил: – Хочешь на ручках?
Через несколько минут, после того как Максим трижды одолел противника, Хома наконец решился.
– Вот, возьми, – сказал он, снимая с шеи и протягивая своему спасителю довольно массивный золотой крест.
– Ты что, зачем? – отверг Макс подарок.
– Послушай. Я редко прошу. Тем более – у ваших. А сейчас, видишь, прошу. Возьми. И носи на память. Можешь потом не носить, но хоть сейчас. Хоть немного. Нагнись.
Максим покорился каким-то жалобным нотам в этой просьбе и наклонился. Теплый крестик пощекотал грудь и мирно повис среди прорезающейся поросли. Подаривший его юноша пристально, чего-то ожидая, смотрел на крест, затем на товарища, затем – опять на крест.