– Вон, – спокойно сказал Месье Валентайн, положив ногу на ногу. – Одинокий джентльмен – престарелый английский денди в толстых очках. Как ты думаешь, что он ищет?
Девушка удивленно посмотрела на своего собеседника, слегка приоткрыв рот.
– А откуда ты знаешь, что он английский джентльмен?
– Всё это позже. Сначала, пожалуйста, попробуй ответить на мой вопрос: что он ищет?
– Но, на это очень трудно ответить, – замешкалась Розали.
– Ну-у-у?!
– Откуда мне знать? И к тому же причём здесь всё это?
– Хах! И такие вопросы мне задаёт актриса?
– Я не актриса, я…
– Какая разница, кем ты работаешь. Ты тот, кем ты хочешь и стремишься быть. Ты тот, кем ты являешься в душе.
Девушка глубоко вздохнула, воскликнув:
– Но как?
Художник провёл взглядом незнакомца; тот оглянулся по сторонам и завернул за угол.
– Наблюдательность, – уверенно ответил Валентайн. – Как же можно быть человеком, не замечая других людей?
Девушка смутилась и опустила взгляд.
– Я вижу, – проворчала она.
– Этого недостаточно – просто видеть… Да, простым людям можно видеть всё очень скупо, но я – художник, и мне нужно видеть намного больше. Ты считаешь его обыкновенным прохожим, таким же, как и любой другой. По-твоему, он ничем не отличается от простых, беззаботных, любопытных туристов. Но, нет!
– Как?.. – начала было Розали.
– Как я понял, что он турист? Английский турист? – опередил её Валентайн. – Очень просто! На нём был чёрный фрак. Как часто ты видишь простого человека, который вышел на прогулку, – тем более турист, – в чёрном фраке?
– Довольно часто, – удивлённо ответила девушка, оглядывая художника с ног до головы.
– Меня можно было и не считать, – застенчиво ответил он, – мне больше нечего надеть… Так вот, – продолжал он, повышая тон. – Фрак сейчас уже без повода никто не носит – это раз. Он, видимо, дипломат. Потому что даже англичанин не будет прогуливать по Парижу во фраке. Это очень непрактично. К тому же он очень занятой и скорей всего впервые в Париже – это два. Слишком короткий спереди и слишком длинные фалды сзади, – так может только Англия, – это три. У него огромные очки с толстыми линзами, левый глаз слезка прищурен – раньше, верно, он предпочитал носить монокль, окончательно испортив себе зрение – это четыре. И зрение у него настолько плохое, что он даже не может приметить Эйфелеву башню, в триста двадцать четыре метра высотой, перед своим носом – это пять!
– Хорошо, а как мы узнаем, что это правда?
– Пойдём!
Художник резко вскочил со скамьи и, крепко схватив Розали за руку, быстро потащил её за собой. Они свернули за угол кафе и побежали вдоль площади Жоффр. Спустя минуту они настигли английского туриста. Он, приметив их, встрепенулся и отскочил в сторону.
– Excuse me, – проговорил он, – I looking for Eiffel Tower.
Месье Валентайн указал рукой в сторону бессмертного символа французской столицы.
Англичанин оглянулся, затем приподнялся на носки и, приоткрыв рот, воскликнул:
– Spire! How beautiful!
Он повернулся и, вприпрыжку, как ребёнок, помчался обратно к проспекту Сюффрен. Мимо него медленно ковылял старичок лет девяноста с длинной белоснежной бородой. Увидев англичанина, скачущего ему навстречу, как умалишённый, он даже отпрыгнул в сторону, чтобы пропустить чудака. Старичок усмехнулся, взглянув на Розали, поражённую удивлением, и заметил:
– Да, Париж умеет творить чудеса! Из свихнувшихся приезжих он делает окончательных безумцев.
– Видишь, – заметил художник, – не обязательно обладать особым даром, чтобы понимать, кто есть кто.
– Да, туристов вычислить можно почти что сразу, – ответила Розали. – Они всегда что-то ищут, останавливаются, чтобы разглядеть повнимательней каждый куст, задумываются о форме этих кустов, их положении. А ещё они заходят в дорогие магазины, с удовольствием скупают различную ненужную мелочь и не жалеют о том, что потратили слишком много денег.
– Верно, – согласился Валентайн. – Когда мы выходили из дому, ты обещала мне что-то сказать. Помнишь?
– Я?! – растерянно воскликнула девушка. – Ах, да!.. Через несколько дней я уезжаю к своей тёте Адель в Верхнюю Нормандию, в Руан.
– Тётя Адель? – принялся вспоминать художник. – Та, что так и не вышла замуж?
Розали с удивлением взглянула на своего собеседника, и, отпустив его ледяную руку, быстро зашагала вперёд.
– Как?! Ты обижаешься?! – воскликнул Месье Валентайн, безнадёжно взмахнув руками. – Но ведь это правда! Она ведь не вышла замуж и никогда не выходила. Так ведь?
– Зачем несколько раз повторять слово «ведь»? – ответила девушка вопросом на вопрос. – Если бы ты писал рассказ или какое-нибудь другое произведение, оно бы получилось… Получилось…
– …Слишком малограмотным и скупым, – подхватил художник.
Несколько минут они молчали, медленно шагая к проспекту Бурдоне. Розали смущённо опустила голову вниз и внимательно разглядывала свои туфельки, словно видит их впервые. Художник, наоборот, шёл с гордо поднятой головой, наблюдая за позолоченными солнцем мягкими облаками.
– И всё-таки, если начинать писать книгу, то, – для начала, – нужно подумать, вернее, даже продумать и записать каждую замысловатую фразу, затем выстроить их в определённом порядке, и только потом, в конце, воссоединить их с текстом – наполнить произведение моральностью. – Рассуждал художник. – Потому что, книга без моральности – никакая не книга, а обычная брошюра, которую никто никогда не прочитает просто так, для удовольствия.
Девушка с интересом вслушивалась в его речь. Она даже подумала, что эта самая речь и есть той замысловатой фразой, которая когда-то поможет другим, таким же замысловатым фразам, вместе создать целую моральность одного большого произведения.
– Так, твоя тётя живёт в самом Руане? – спросил Валентайн, приблизившись к своей спутнице.
– Да! То есть, нет! Не в городе – за его пределами, недалеко.
– В пригороде?
– Да.
– Хм-м.
Месье Валентайн задумался, почёсывая свою бородку. Мимо него пронеслись две девушки, лет шестнадцати. Увидев мужчину пленительной красоты с пугающим волчьим взглядом, они решили обойти его «десятой дорогой». Художник в ответ на их реакцию только пожал плечами.
– И как долго ты там будешь? Неделю?
– Я планирую остаться там до августа.
– До августа? – вскричал Валентайн, выпучив глаза. – Это ведь почти два месяца!
– Да, – согласилась девушка.
Художник ничего не ответил. Он только вздохнул и словно погрузился в глубокое отчаяние.
Девушка улыбнулась и сказала:
– Не волнуйся, с работы меня отпустили. У меня ведь почти два года не было каникул. Я вернусь…
– Целых два месяца в молчании, наедине со смертной скукой, – пробормотал он.
– Не волнуйся, я привезу тебе птичку – соловья. Помнишь, ты хотел птичку? Моя тётя очень любит певчих птиц. В особенности…
– …Красного кардинала, – подхватил художник. – Да, я знаю. Ты рассказывала мне об этом когда-то. Однако эта птица привлекает не так пением, как яркой окраской. Правда, ведь?!.. А я люблю слушать пение лесной завирушки. Ты слышала?
Девушка отрицательно покачала головой.
– Эта птица нисколько непривлекательна – напоминает воробья. Но её пение, её голос!.. – Месье Валентайн на минуту задумался. – Ведь у птиц это тоже называется голосом? Я имею в виду: «оно» характеризуется, как голос? – Художник принялся делать медленные, плавные круговые движения руками, желая объяснить задуманное жестами. Однако попытки оказались бессмысленными; девушка не поняла его намёков.
Осознав безуспешность своих действий, Валентайн поражённо опустил голову. Спустя несколько секунд он приподнял её, улыбнулся, и неожиданно для Розали, резко приблизился к ней настолько близко, что она даже испугалась не на шутку.
– Представь, – прошептал художник, – что-то похожее на скрежет стальной патефонной иглы и этот звук, который издаёт стекло, когда его тщательно трут тряпкой. Представляешь?