Он мог бы набрать номер и повесить трубку или позвать, например, какого-нибудь Рональда Фробница.
В первый раз, когда он попытался позвонить - во время завтрака в гостинице, - номер был занят. После солонины с крутым яйцом плюс домашнего помола овсянки на сосисочном соусе («Идеи Лори истощаются», - подумалось ему) он снова набрал номер. Раздалось несколько гудков, а потом чей-то голос рявкнул: «Привратницкая Сосен». На этот раз он повесил трубку, не извинившись.
Квиллер потратил какую-то часть дня, решая, что надеть к чаю. Он собирался сыграть не любопытствующего репортера, не переодетого Шерлока Холмса, не стипендиата, которому покровительствует королевское семейство. Он играл героя, который спас (вероятно) жизнь единственной дочери. Более того, коли Элизабет была наследницей, так он и сам приходился наследником Клингеншоену, а Фонд К. мог купить Сосны и целиком Клуб Гранд-острова и вернуть им первозданное состояние рыбачьего убежища.
Эта идея ему понравилась. Он не наденет ни шелковой рубашки, ни даже голубой сорочки шамбре ,кричащей «дизайнерской рубашки», - ещё один подарок Полли. Нет, он наденет свою хлопчатобумажную ковбойку из шотландки, которая выглядела так, будто её лет двадцать стирали в Ганге и выбили о каменья до грязноватой элегантности.
В этой рубашке и в полотняных, почти белых «английских» штанах он и вышел встречать экипаж, который прислали за ним к четырем часам. Посланец, остановивший упряжку прямо перед гостиницей, вызвал восторженный шепот у гостей, сидевших на крыльце. Конь с лоснящейся шкурой, совершенно непохожий на кляч, таскавших извозчичьи экипажи, был запряжен в красивую коляску из лакированного дерева и кожи.
Кучер в зелёной ливрее с нашивкой в виде яблока, намекавшей на фамилию хозяев, происходившую от этого плода, спрыгнул с облучка и спросил:
– Мистер Квиллум, сэр?
Он указал ему на пассажирское сиденье слева, потом ловко вспрыгнул на облучок. Он был молодой разновидностью старых, костлявых островитян-извозчиков.
Когда коляска покатилась по Дороге Западного побережья, Квиллер заметил, что нынче славный денёк.
– Угу, - сказал кучер.
– Как вас зовут?
– Генри.
– Добрый конь.
– Угу.
– А как его зовут?
– Скип.
– Как по-вашему, будет у нас сегодня дождик?
– Солнечно, ни облачка на небе.
– Пожалуй.
В Соснах коляска проехала сквозь открытые ворота, миновала внушительных размеров привратницкую и подъехала к задам главного здания. Остановилась она у коновязи на краю мощенного камнем двора. За ним лежали акры безупречной лужайки, бассейн с вышкой для прыжков в воду и зелёная крокетная площадка, где одетые в белое юнцы, выкрикивая ругательства, замахивались друг на друга деревянными молотками. На переднем плане зеленела заросшая травой терраса с ядовито-зелёной мебелью, по которой прогуливались взрослые в таких же точно белых одеждах для крокета. Они, в сравнении с Квиллеровой переспелой желтоватостью, казались больнично-стерильными. Один из мужчин пошёл ему навстречу.
– Мистер Квиллер? В четверг мы с вами секунды три виделись. Я брат Элизабет, Ричард. Мы благодарны вам за помощь в трудных обстоятельствах.
– А я благодарен судьбе за то, что в доме был доктор, - любезно ответил Квиллер. - Как больная?
– Только что переправилась, ждёт, чтобы поблагодарить вас лично.
Он махнул рукой на шезлонг, где полулежала молодая женщина в струящейся одежде несколько ржавого оттенка; на плечи ей ниспадали длинные чёрные волосы. Она нетерпеливо поглядывала в их сторону.
Двое мужчин двинулись было к ней, но им преградила дорогу пожилая женщина - полная, царственно красивая, с осанкой оперной дивы. Скользнув вперёд с простертыми в сторону гостя руками, она произнесла могучим контральто:
– Мистер Квиллер, я - Ровенна Эплхардт.