Он надеялся им воспользоваться. Я опять заревела, потом вытерла слезы и продолжила размышления.
Почему он прислал его мне? Арсений мне доверял. Конечно. Я вызываю у людей доверие, это нормально. Возможно, не только доверие, возможно, он испытывал ко мне чувства… А еще он хотел, чтобы об этом ключе никто не знал, и отправить его мне показалось ему наиболее надежным. Мы были едва знакомы, следовательно, никто из тех, кого он опасался, обо мне не знает. Отыскать меня будет сложно, это он так думал, и если бы я не поперлась к нему на квартиру, оказался бы прав. Но я, поддавшись на Леркины уговоры, туда отправилась, и в результате… в результате белобрысый легко может меня найти.
Я схватила оба конверта, записку и даже салфетку, скомкала и подожгла в большой пепельнице на кухне. Конверт горел плохо, поджигать его пришлось раза три, в конце концов и он превратился в груду пепла, а я вздохнула с облегчением.
Ключ я положила в шкатулку, где хранила всякие мелочи. Раз Арсения нет, хранить ключ у себя довольно глупо, но я его все же оставила. Еще раз прошлась по квартире и отправилась спать. Сон не шел, я то начинала реветь, то вспоминала о ключе и гадала: что намеревались открыть этим ключом, а главное, что находится под замком, который этот ключ открывает. Арсений погиб, и я об этом уже никогда не узнаю. Я вновь заревела, подозреваю, что на сей раз от неудовлетворенного любопытства.
Утром я едва не опоздала на работу, так что о ключе даже не вспомнила. Ближе к обеду мысль о нем мелькнула у меня на мгновение, но срочные дела вновь не позволили поразмышлять на эту тему.
В 15 часов 25 минут раздался телефонный звонок, и мужской голос сурово поинтересовался:
– С Лиховицкой Анной Михайловной я могу поговорить?
– Слушаю, – ответила я. Мужчина представился, и все поплыло у меня перед глазами: интересовалась мною милиция.
– Вы хорошо знали Ковальчука Арсения Романовича? – спросил мужчина.
– Это наш клиент, – промямлила я и сочла нужным добавить:
– Он собирался купить квартиру.
– Собирался?
– Да, потом куда‑то исчез. По крайней мере, не звонит и в агентстве не появляется.
– А вы давно его видели?
– Недели две назад он заходил к нам в последний раз.
– Я бы хотел поговорить с вами. Желательно сегодня.
Через час я с замиранием сердца стучала в дверь кабинета, снабженную табличкой «Потапов В.А.».
По дороге я решила ни в чем не сознаваться, должно быть, с перепугу. А потом, никогда ведь не знаешь, от чего вреда больше: от правдивости или вранья.
Как мудро заметила Лерка, Арсению теперь все равно, а мне неприятности ни к чему.
Лерке я позвонила по дороге, и она укрепила меня во мнении, что ложь во спасение – это благо.
Хотя врать я не собиралась. Я просто решила немного исказить истину, чтобы господа из милиции потеряли ко мне интерес.
Услышав резкое «да», я вошла в кабинет и увидела мужчину среднего возраста, с бледным лицом, наметившейся лысиной и взглядом мученика. Если мне не хотелось отвечать на вопросы, то ему явно не хотелось их задавать.
– Садитесь, – кивнул он, когда я сообщила, кто я такая. Вздохнул, достал из верхнего ящика стола бумагу, авторучку и приступил.
Первые пять вопросов никакого затруднения у меня не вызвали, касались они в основном моих паспортных данных и места работы. Потом Владимир Андреевич перешел к насущному.
– Когда и где вы познакомились с Ковальчуком?
– А что случилось? – робко поинтересовалась я.
– Господин Ковальчук убит, идет следствие…
Охать и произносить что‑то вроде «о господи» или «боже мой» я поостереглась, притворство никогда не было моей сильной стороной, я помолчала, а потом спросила:
– Но я‑то здесь при чем?
– Мы опрашиваем всех, кто близко знал Ковальчука.