– Нисан Джи Ти Ар! Немедленно прижаться к обочине и остановиться! Повторяю…
Друзья ничего не слышали, потому что никак не ожидали услышать нечто подобное. Ведь всё было продумано до мелочей.
Но об одной «крупной мелочи» они не знали. Прежде чем благословить сына в дорогу, его папа установил в машине жучок. На всякий случай… Подростки такие непредсказуемые!
Когда шериф, он же отец Джесса, увидел тех, кого полицейские выводили из машины, он остолбенел. Он, крутой коп, повидавший за свою службу всякого и разного, застыл, как перепуганный на смерть мальчуган. Говорить он не мог. Да и говорить было нечего. Такой безобразной, невероятно наглой ситуации он и в мыслях не допускал. Его руки сами сложились в могучие кулаки-кувалды, и он медленно, глубоко дыша на каждом шаге, подошёл к одетым в чёрное угонщикам.
– Где Джесс? – прорычал он, оставив все выяснения на потом.
– Там, в кустах… Ну, сразу после съезда с семьдесят пятой…
Пока двое полицейских упаковывали хулиганов в свою машину, отец именинника круто развернул свою Тойоту и умчался в обратном направлении.
Джесса на обочине дороги не было. Шериф нашёл примятые и местами сломанные кусты ежевики, след и вмятины от тела, которое либо ползло, либо волочилось по земле в чьих-то руках, но никаких следов крови или борьбы не обнаружил.
Отец пропавшего парня расправил плечи и, не давая себе и секунды на размышления, почти взмыл над дорогой по пути в полицейский участок.
Глава 8. Четвёртый лепесток, парашют любви и мистер очарование
«Я всегда была четвёртым лепестком в ромашке», – сказала я.
– Как это так – четвёртым лепестком? – не поняла Винсия.
– Ну, ты же знаешь, как гадают на ромашке: любит – не любит. Так вот, если у ромашки только четыре лепестка, то всегда получается «не любит».
– А на кого ты гадаешь?
– Да ни на кого. Это я – четвёртый лепесток. Это меня никто никогда не любил. И не полюбит.
– С чего это ты взяла, что тебя не любят? А мама? Брат? Папа?
– Я – случайная дочка. Так мне мама объяснила, когда первый раз на улицу выгнала.
– На улицу? А сколько тебе лет было?
– Четыре. У неё ухажёр был. Богатый. Злой. Все в нашем баррио его боялись. Он пришёл, она меня и выгнала. Хотя знала, что в нашей деревне неспокойно. Стреляют.
– У вас что, война была?
– Почти. Всё из-за подпольной торговли. Мы же в Мексике прямо на границе жили. То в кустах стреляют, то рядом с дорогой взорвётся что-нибудь. Я убежала в овраг, неподалёку. Нашла там пару кустов, под ними и спряталась. Было очень жарко. Я голову под нижние ветки просунула, а ноги под себя поджала. Так и пролежала до вечера. Пока не стемнело. Пить очень хотелось. Прямо умирала от жажды. Но не шевелилась. А домой к ночи вернулась
– И мама тебя не искала?
– Нет. Ещё накричала, что рано пришла. Гость её всё никак не уходил.
– Жених, что ли? У тебя мама очень красивая. Как с конкурса красоты…
– Она и была королевой красоты в школе. Или позже. Не знаю. Знаю только, что папаша моего брата тогда её к себе в дом и забрал. Но не женился. Скоро он её с ребёнком из дома выкинул. Так она рассказывала.
– А твой папа? Он куда делся?
– Он был американцем. Бабушка говорила, что он в маму сильно влюбился. Потом уехал. В Америку вернулся. Писал маме, но она почему-то запретила о нём говорить. Даже имени его слышать не могла. А мне сказала, что я – случайный ребёнок, о котором она бога не просила.
– Странная история. А ты письма его не пробовала тайком почитать?
– Мама эти письма сжигала. И когда жгла, злобой исходила. Ненавистью. А иногда казалось, что она боялась его писем.
– Ну, может, хоть одно сохранилось? Мы бы папу твоего нашли. Он бы так обрадовался, узнав, какая умная и красивая у него дочка.
Я заплакала. Бабушка осталась в Мексике и здесь, в Соединённых Штатах я была с матерью, которую ненавидела, и братом, которого боялась. Деньги на переезд собрал брат. Он надолго исчезал из нашей деревни. Потом появлялся. Иногда с молодыми красивыми девушками. Каждый раз с новой, и каждый раз говорил, что это его невеста. Потом они уезжали в город. Обычно на 2—3 месяца. А возвращался он всегда с деньгами либо один, либо с новой «невестой».
Была ещё одна вещь, которую я не понимала. Мой брат ненавидел моего отца даже больше, чем мать. Называл его не иначе как «америкос» и запрещал бабушке даже вспоминать о нём.
Я работала с малых лет. Вот уж «кто» меня любил – так это работа. Улицы мела. В подъездах кондоминиумов убиралась. Булочки из пекарни клиентам в пять утра разносила.
– Ламентия, милая, но здесь, в Калифорнии, тебе стало легче жить?
– Труднее. Да, всё изменилось, когда мы приехали жить в Америку. Здесь я встретила тебя и Саният. И, к своему несчастью, поняла, что такое дружба и любовь.
– Но почему «к несчастью»? Я так и обидеться могу, – ничего не понимая, возразила Винсия.
– Всё просто. До этого я не знала, как сильно меня не любят. Почувствовав любовь, я поняла, что такое «абсолютная нелюбовь». Теперь, когда я встречаю любовь, то радоваться долго не умею. Потому что там же, где парит парашют любви, во мне всегда летает белый, намертво оторванный от цветка, лепесток «нелюбви».
– Слушай, Ламентия, ты так красиво и изящно говоришь! Ведь и правда, любить – это как на большом розовом парашюте в небе лететь. И дух захватывает, и сердце холодеет, и голова кружится от счастья. И всегда немного страшно: а вдруг счастье кончится, стоит на землю опуститься? А вдруг не удастся благополучно приземлиться?
– Ты тоже об этом думаешь? Хотя бы иногда?
– Конечно! Только вот выразить свои чувства так, как ты, не умею. У тебя писательский талант. Тебе надо записаться на курс «креативного, творческого письма».
– Уже записалась. А ещё не факультатив по русской поэзии. Мне Лермонтов очень нравится. Я думаю, что он был таким же несчастливым, а, может, и нелюбимым как я. Только в тысячу раз умнее.
– Ух ты! Будет о чём поговорить в нашей любимой комнате, дома у Саният. А я сейчас религиозные источники на трёх языках читаю.
– Это на факультативе по «Сравнительному Религиоведению»?
– Да. Так интересно! Коран читаю на арабском. Библию на латыни и английском. А Пятикнижье на иврите. Юмор в том, что ни на одном из этих языков я не говорю.
– А я никак не могу дописать сочинение-рассуждение о любви. По социологии. Ладно, пора взять себя в руки и закончить его. Я побегу в библиотеку. Увидимся у Саният.
– Слушай, Ламентия, пожалуйста, принеси своё эссе к Саният. Почитаем вместе. Поспорим.
– Я подумаю. Было бы что нести… Пока!
Глава 8. Четвёртый лепесток, парашют любви и мистер «очарование»
«День, когда я родилась, был влажным, серым и печальным. Так, во всяком случае, говорила моя бабушка. Над нашим посёлком висела мелкая сетка мокрой взвеси. Таких маленьких капелек, которым не хватает силы превратиться в дождь и упасть на землю, блаженно расползаясь лужами и ручейками. Таких робких и испуганных, что им не хватает смелости прицепиться к пузырькам воздуха, налиться светом и влагой и зашуметь весело и беззаботно, тарабаня по крышам, игольчато щекоча листья деревьев и нежно умывая цветы и травинки.
Я иногда думаю, что уныние, расползшееся по нашей деревне в тот день, умудрилось «пометить меня», прикоснувшись к сердцу своей вялой липкой рукой. С того самого момента, когда я осознала себя человеком, а было мне четыре года, я чувствовала, где во мне живут уныние и тоска. Сначала они были маленькими и трусливыми. Но я росла, и они росли вместе со мной. Они, правда, очень испугались и даже решили сбежать, когда я вступила в «Приговор Дружбы». Винсия и Саният так согревали меня своим сочувствием и пониманием, что, тусклые по своей природе тоска с унынием, хитро уползали в свои убежища и сидели там смирно. До поры до времени. Потом накидывались на меня с новой силой. Уныние гасило все яркие мысли и мечты. Оно исподтишка, коварно и незаметно растворяло их в скучной и промозглой влаге сомнения. А тоска любила подкрасться к сердцу и, привечая его притворной заботой, принималась за генеральную уборку. Она начисто выметала из него радость и надежду, а в освободившиеся уголки тут же просачивались печаль и безверие.