И в конце обращаются с просьбой к государыне:
«И чтоб дворяне нами не ругались и необузданными не называли, в том им запретить».
Но от Екатерины однодворцы не дождались милости, и только при Павле первом, в 1798 году вышел указ, предписывающий:
«…земли однодворцев, принадлежащие предкам по дачам или купленные сверх положенной нормы в 15 десятин, не трогать, в казну не отбирать, а еще удовлетворять прирезкой из казенных угодий до 15 десятин на душу.»
И это значило, что мои предки-крестьяне получили частнособственническое право на землю.
Но к 1832 году положение их стало таким:
«…Как сии земли и угодья принадлежат во владение не каждому крестьянину порознь, но всем вообще обывателям одной слободы, села или деревни, то распределение их на участки по семействам принадлежит целому мирскому обществу… Остающиеся после умерших поселян участки не могут быть делимы на части наследникам и женам; они подлежат распоряжению мирских обществ», и однодворцам дозволено было удерживать в своей собственности не только уже имеющиеся земли, но и поселенных на них крестьян.
А в 1850 году Государственный Совет решил: «…земли, отведенные однодворцам до 1724 года для первого поселения и исправления служб, составляют собственность казны или общества, но следует принять такое правило: …последние должны оставаться в пользовании потомков и переходят в распоряжение общества лишь в случае отказа их от этого».
А теперь – о культуре однодворцев.
Долгое время у них сохранялись собственные традиции в одежде, фольклоре, речи и эту особенность отмечал родившийся и живший среди однодворцев Иван Бунин35, вышедший из мелкопоместного дворянства: мужчины слыли домовитыми и аккуратными, одевались чисто и «не без форса», а мундир, оставшийся после службы в драгунах или в ландмилиции, бережно хранили и надевали по праздникам.
А вот об особой гармонии платья и природной красоте однодворок писал Ивану Тургеневу36 литературный критик В. П. Боткин, посетивший вместе с поэтом Афанасием Фетом37 деревни Ливенского уезда Орловской губернии:
«Не могу не сказать о женщинах, или точнее – одеждах их. Говорят, что однодворческие женщины давно одеваются так, а именно: рубашки с высоким воротом, вроде мужской, с широкими, к концу суживающимися рукавами; юбка красная и широкая, обшитая черной или синей каймой, плотно охватывает стан. Грациознее этой одежды трудно выдумать, особенно на молодых девушках».
Однодворческие женщины хорошо готовили. Например, густой, как каша, молочный суп, заправленный мукой (мама называла его молочным киселём), или суп с салом или маслом и гречневой, просяной или пшеничной мукой (мама тоже варила).
Когда семья садилась за праздничный стол, покрытый холщовой скатертью, хозяйка выносила блюдо с нарезанным тёплым хлебом-ситником (мама называла ситными лепешками, для которых тесто ставилось «попрохоней», пожиже, а ржаная мука для них тщательно и мелко высевалась), политым коровьим маслом, а хозяин – «обносил» (наш термин) гостей, при этом пили все из одной чарки. Был еще и холодец, домашний квас, отварное мясо из гуся или индейки (разводились главным образом однодворцами) и на десерт – та самая молочная каша.
Что же до сильной стати потомков, то Лев Толстой38 написал:
«Они (однодворцы) никогда не знали помещиков-крепостников. Это и сказывалось на их свободном и доверительном отношении и чувстве собственного достоинства. Они относились к дворянам не как к господам, а как к богатым хуторянам и, здороваясь, протягивали руки, приглашали их в гости, не стеснялись, не притворялись».
Вот такое скромное моё разыскание о беломестных казаках и однодворцах. Но не могу не вставить в свою «монографию» очень яркого свидетельства, – инструкции о защите от воров и пожаров некоему дворецкому Ивану Немчинову:
«Понеже (поелику, ибо, так как) у нас в государстве разбои и татьбы ни от чего так иного умножаются, а мужика нечем противиться обыкновенно разве у осторожного человека в доме перержавелая рогатина, а у иного случается и того нет, кроме одного ожега, которым в печи дрова мешает. И тако, например, которая деревня состоит в числе пятидесяти дворов, а разбойников в ту деревню придут человек двадцать или меньше, которым мужики не токмо противятся, но и того не ведают, как и в деревню войдут: понеже караулов нет, а когда услышат… не токмо выручать, но и кричать не смеют и всякой ищет места, куда б уйти и схорониться. А и нарекать на них за то нельзя, понеже с голыми руками не токмо против рогатины или еще пищали, но и против дубины не пошто соватца. А когда случаются и погони за разбойниками, собирается мужиков погонщиков иногода по нескольку сот; но и таким людством сделать ничего не могут, разве удастся на таких безоружных напасть, каковы сами погонщики, но и таких большую половину упустят, и сие желается токмо от того, как вышепоказано, и от неискусства мужиков: понеже не токмо стрелять, но и за пищаль приняться не умеют. Того ради надобно, чтоб у всякого десятского была пищаль, гладкая, а не винтовальная, так как бывают завесныя пищали; и ежели не сыщется деланных, то вели сам нарочно сделать… а ценою чтоб пищаль была не выше рубля. На которую покупку деньги собери с мужиков, и сам оныя пищали подряди и раздай десятским во всех деревнях. И чтоб конечно всякой десятской умел из пищали стрелять; буде же который десятской стар, то вместо его чтоб умел сын его или брат… Протчие ж мужики, сколько б их во дворе ни было, от четырнадцати или пятнадцати лет и до самых таких престарелых, что который уже работать не может, чтоб у всякаго было копье с ратовищем длиною в две сажени. Также во всякой деревне чтоб по ночам всегда был часовой, понеже сие потребно не токмо иметь ради опасности от воров, но и для пожаров; и чтоб было какое звонкое бревно или доска: ибо когда увидит караульной воров или пожар, чтоб мог стучать, и тем прочим людем всем знать дать. Также во всех деревнях поделать и трещотки и приказать, чтоб у каждаго крестьянина в доме были трещотки. И ежели десятской услышит от караульнаго голос или крик, то он должен кого из своих с трещоткою послать или сам по деревне ходить и трещать, чтоб всякой мог услышить скорее; и каждой повинен бежать к десятскому на двор, и тут собрався, иттить помогать; а которые из дворов своих не выдуть тем чинить жестокое наказание…
Также везде в деревнях в домах поставить в пристойных местах у ворот или где удобнее, караульни высокия на четырех столбах, и сверху покрыть дранью или тесом… где стоять караульному, а с сторон забрать до половины кровли досками для защиты от погоды.
И чтоб на той караульне, как ночью, так и в день, часовой был – в летнее время в день из конюхов, а по ночам и зимою из крестьян караульные. И понеже у нас довольно есть колоколов, того ради выбрать колокол, который всех больше и… велеть повесить на караульне… Сие сделано не для того, чтоб часы бить в колокол, но для пожаров и для плутов; и для того в колокола часов отнюдь не велеть бить, но в доску или бревно, дабы всяк мог знать, что в колокол не даром бьют. Также обычай у нас в деревнях сторожам быть на наших дворах, которые приходят с одними голыми руками, что весьма запретить, и приказать, чтоб во всех деревнях приходили на сторожу с копьями или с рогатинами, а для караулов или сторожу купить песочные часовые стеклянные часы и разослать по всем деревням. Также купить на мои деньги завесных пищалей гладких и раздать конюхам, и сверх того давать им в год по фунту пороху и по фунту свинцу на человека, и приказать прикащикам, чтоб они учили их стрелять в цель; однакож, конюховым пищалям лежать всегда у прикащика, а не у них по избам».