Едва ли он очень беспокоился о моем здоровье, скорее боялся, как бы я не сбежала.
Переступил через порог и растерянно замер. Надо сказать, что до сего дня он видел мое лицо либо с изрядным количеством косметики, либо украшенным синяками. За эти дни синяки сошли. Без косметики я выгляжу совершенно иначе. Прежде всего гораздо моложе. Сейчас мне смело можно было дать лет восемнадцать. Это то, что касается лица, а то, что ниже шеи, возможно, тоже выглядит на восемнадцать, но крутых. Однако в настоящий момент Лом пялился на мою физиономию. Танька утверждает, что у меня прекрасная душа и это отражается на лице. Как бы то ни было, а я не люблю демонстрировать свое лицо без грима кому попало и делаю это крайне редко. Решив, что кашу маслом не испортишь, Танька заплела мне две косы и напялила дурацкую рубашку с рюшами розового цвета. Не знаю, что доконало Лома: мой чистый взгляд невинной девочки или эти самые рюши. Но он замер в дверях, точно истукан, и выкатил глаза.
Меня поместили в отдельной палате с телевизором и ванной, так что стесняться было некого, и Танька, завидев Лома, принялась ворчать:
– Явился… Ладка помрет, а ты и не узнаешь… Смотреть на тебя тошно, рожа опухшая, поди, трое суток лопал? И душа не болит… прямо позавидуешь некоторым… Ладушка, – усевшись на кровать, медово сказала Танька, – молочка выпей…
– Не хочу молока, – капризно ответила я и губы надула. Заслышав мой голос, Лом вроде бы очнулся и прошел в палату.
– Привет, – сказал он, кашлянув.
– Привет, – фыркнула Танька, а я ответила:
– Здравствуй, Гена.
Лом насторожился и почти испуганно поглядел на меня, потом взял стул и сел рядом. Танька все еще совала мне молоко. Я выпила, вернула ей чашку, стараясь не смотреть на любимого, зато он пялился на меня вовсю.
– Как дела‑то? – спросил через минуту.
– Неужто интересно? – съязвила Танька. – А мы думали – довел бабу до больницы и…
– Я ее не доводил, – разозлился Лом.
– Конечно, это я ее довела, а стыд‑то какой: привезли без тапок, без халата и без трусов, прости господи. Точно сироту казанскую. – Танька сплюнула с досады и отвернулась от Лома.
– Сама виновата, – проворчал он.
– Ну, заладил… – фыркнула подружка. – Сама, сама… говорили уже… На себя посмотри, тоже хорош… явился на четвертый день.
– Я звонил, – сказал Лом и покосился на меня. Я устроила свою божественную головку в подушках и мечтательно разглядывала потолок.
– Что, вот так и явился? – посмотрев на Лома, в крайней досаде проворчала Танька. – С пустыми руками? Хоть бы яблоко прошлогоднее принес… и добро бы денег не было… Мало ты ее дома голодом морил, так и в больнице ничего по‑людски сделать не можешь. Ей витамины нужны. А я, между прочим, не миллионер. Знаешь, сколько эта палата стоит?
– Отстань, Танька, – отмахнулся Лом. – Деньги дам, сколько скажешь, нашла о чем беспокоиться… – Он опять покосился на меня и спросил:
– Ты сама‑то как вообще?
– Плохо, – закусив губу, прошептала я, на глаза навернулись слезы. Я шмыгнула носом и полезла за платком.
– А чего плохо‑то? – растерялся Лом.
– Не хочу я здесь… – пожаловалась я. – Лежу одна целыми днями, а ночью так страшно, уснуть не могу…
– А дома тебе весело будет, – влезла Танька. – Лом свалит на целые сутки, а ты одна валяйся и жди, явится или нет.
– Дома это дома, – сказала я, вытирая платочком глазки.