– Ладка от денег сбежит? – усмехнулся тот. – Да она за ними на карачках приползет. Как миленькая.
Я вздохнуть боялась, ну, как передумает и меня не отпустит? Только когда из области выехали, поверила, что повезло. На развилке у железнодорожного переезда нас ждала Танька. Я затормозила, вышла из машины, она бросилась мне навстречу, чемодан протягивает.
– Вот. Крупными купюрами.
– Спасибо, – сказала я. – Давай простимся, что ли, подруга.
Обнялись мы с ней и заревели.
– Ладка, господи, счастья тебе, одна ты у меня душа родная на всем белом свете.
– Свидимся ли еще? – сказала я. Танька носом шмыгнула.
– Письмо хоть напиши, чтобы знать, что жива. Ладно, поезжай, чего тут.
Танька далеко позади осталась, а я все о ней думала и ревела. Почувствовала, что Димка на меня смотрит, повернулась и спросила:
– Как ты?
– Нормально.
– Чего за грудь держишься?
– Ребра сломаны.
– Господи! – ахнула я.
– Ты на дорогу смотри. С Ломом жила? Не отвечай, знаю.
– Димка…
– Молчи. Со мной поедешь? – резко спросил он.
– Поеду. Поеду, Дима, если возьмешь.
Он усмехнулся, а я заговорила торопливо:
– Ты не все знаешь. Помнишь деньги курьерские? Вон они, в чемодане. Мы с Танькой.
– Не дурак, понял. Кому ж еще?
– Простишь? – робко спросила я.
– Дура ты, Ладка. Люблю я тебя.
Я гнала эти мысли прочь, зная, что, решись я даже Димку бросить, дорога назад мне заказана. И Димку бросать не хотелось, не его вина, что жизнь обошлась с нами сурово, а уж если по справедливости судить, моей вины здесь несравнимо больше. Но, как бы то ни было, чувствовала я себя несчастной и тайком от любимого часто ревела.
Как‑то вечером он присел передо мной на корточки, взял за руки и спросил:
– Плохо тебе со мной?
Я испугалась, обняла его покрепче и сказала:
– Мне с тобой хорошо, Дима. Только страшно очень. Зыбко все, мутно. Он стал целовать мне руки и уговаривать:
– Все хорошо будет, Ладушка. Потерпи немного. Все есть, и руки, слава богу, тоже, сейчас не старые времена, все проще. Найду работу, будет у нас свой дом, и жизнь наладится. Только потерпи немного, пожалуйста.
Я заплакала и стала клясться в вечной любви. Димка, конечно, прав, ничегонеделанье кого хочешь в тоску вгонит, а для мужика это и вовсе равносильно тюремному заключению.
На следующее утро Димка отправился искать работу, а я не удержалась и позвонила Таньке. Она мне очень обрадовалась.
– Как медовый месяц? – спросила с затаенным ехидством.
– Нормально.
– Что‑то голос у тебя не больно веселый.
– А мне и не весело.
– Что так? Чего хотела, то и получила. Любовь, романтика и все такое…
– Не по душе мне романтика.