Чтобы ухаживать за любимой женщиной, когда она больна. Только ведь тебе это не нужно, верно?
– Что ты такое болтаешь? – разозлилась я; так слово за слово, принялись ругаться. Мне обидно стало, и опять я заплакала и бросила трубку.
Тут нелегкая принесла Таньку.
– Ты и вправду болеешь, что ли? – удивилась она.
– Дурака валяю, – огрызнулась я.
– Смотри‑ка, температура, а Лом сказал – прикидывается. То, говорит, была здорова, как лошадь, то вдруг слегла.
– Ему бы самому так слечь, меня порадовать…
– Это вряд ли. Здоровьем его бог не обидел. Знаешь, как бывает: кому мозги, кому здоровье… Ладно, отлеживайся, тебе сейчас побольше спать надо. Личико у тебя совсем больное… Деньги я спрятала, выздоровеешь, отметим это дело.
– Отметим, – неохотно согласилась я. Танька вернулась от двери.
– Слушай, если ты больная лежишь, может, дашь ключ от Аркашкиной квартиры? Тебе она сейчас без надобности. Мне папулю пригреть надо: обворованный, несчастный, прибегал, к заднице моей жался, в общем, решила осчастливить, а дома Вовка.
– Возьми, – равнодушно кивнула я, и Танька меня покинула.
К вечеру у меня опять поднялась температура. Телефон звонил, а я даже подойти не смогла: головы от подушки не поднять. Муж из театра вернулся, напоил меня чаем и даже поцеловал, правда, в лоб, но с большой нежностью. Я нуждалась в утешении и припала к его груди, он стал говорить что‑то ласковое и гладить меня по плечам, потом принес лекарство с кухни, заставил выпить, растер грудь какой – то гадостью, в общем, проявил заботу. Тут опять зазвонил телефон, Валерка подошел, снял трубку и очень зло ответил:
– Нет ее.
Я голову от подушки оторвала и спросила:
– Кто?
– Никто, – сказал он. – Номером ошиблись.
Видно было, что врет, и на душе у меня вдруг как‑то стало нехорошо… Валерка сел рядом со мной, за руку взял и принялся о театре рассказывать. Я его слушала, понемногу успокаиваясь, и не заметила, как уснула.
Ночью меня точно ударили: вскочила в постели, страшно так, и чувствую, что беда рядом. Я хотела встать, позвонить Димке или Таньке, а лучше обоим, но от моей возни проснулся Валерка.
– Ты чего? – спросил испуганно. Ночные страхи показались мне глупыми.
– Сон плохой приснился, – слукавила я. Валерка меня обнял, к себе покрепче прижал, шепча на ухо что‑то нежное и бестолковое.
В восемь утра звонок в дверь, Валерка открыл. В комнату влетела Танька, не бледная даже, зеленая какая‑то. Я испугалась.
– Что? – спросила, а она в рев.
– Ладка, что случилось‑то, господи, что случилось! Димка Аркашу убил.
– Как? – ахнула я, отказываясь верить, а сердце уже щемило: не зря, ох не зря меня ночью тоска мучила…
– Ладка, что будет, что будет‑то, – вопила Танька. – Лом, подлюга, все он подстроил. А я‑то, дура, сама ему разболтала, о господи, все, все пропало.
– Да расскажи ты путем, – заорала я.
– Да что рассказывать, все, доигрались. Лом сволочь, говорила тебе, не вяжись, все он, все он. Я ему сдуру брякнула, что Аркаша у моей груди греется, ну, что на квартире твоей встречаемся, черт меня дернул ему рассказать! Да разве ж я знала, господи? Мы с Аркашей, а в дверь звонок. Мы не открываем, ботать начали, того гляди дверь вышибут. Аркаша пошел, а я лежу. Слышу, Димкин голос, на отца орет, мне бы, дуре, выйти, а я лежу, уж очень злая на Аркашу была, замучил старый черт, пусть, думаю, по мозгам получит. Димка его, видно, за грудки схватил, а Аркаша ему пощечину, а Димка его и ударил.