До замужества система воспитания девочек широко варьировалась от дома к дому, в зависимости от богатства и намерений ее семьи. Чтению и письму учили большинство девочек высшего класса, но некоторых, демонстрировавших склонность к более глубокому образованию, обучали также риторике и философии – тем же дисциплинам, каким в этих домах учили мальчиков после десяти-одиннадцати лет. Но женщинам императорской семьи, как подчеркивали собственные рекомендации Августа касательно образования, главное внимание следовало уделять домашним умениям, полезным в замужестве. Рабыне, рожденной в доме своей хозяйки, вроде парикмахерши Ливии, Доркас, тоже могли дать образование – но лишь в рамках ее профессии{136}.
Образование женщин в ранний имперский период было весьма дискуссионной темой. Некоторые философы доказывали, что девочки должны получать образование наравне с мальчиками – но более активная и традиционалистски настроенная публика критиковала это мнение и предсказывала, что женщины, которым будет дано слишком большое образование, станут или возомнившими о себе пустозвонками, или аморальными потаскушками{137}. Однако некоторые элитные семьи, особенно те, что гордились своими интеллектуальными традициями, такие, как семьи Квинта Гортензия и Цицерона, подталкивали своих дочерей, как и сыновей, к соперничеству и в области образования. Старый враг Августа, Гортензия, которая с блеском добилась триумфа, выступив с трибуны в 42 году до н. э., была, возможно, единственной женщиной, добившейся славы как публичный оратор, – но учителя грамматики все-таки нанимались для некоторых женщин, таких как Цицилия, дочь Аттика, друга Цицерона, а великая Корнелия писала письма, которые были опубликованы и стали одобренными образцами стиля.
Уроки музыки, на которые когда-то смотрели неодобрительно, понемногу вползали в домах в традиционный курс обучения, некоторых девочек учили также читать и писать по-гречески. Однако введение столь широкого образования было мотивировано не прогрессивной педагогической философией, а весьма традиционным желанием быть уверенным, что девочки, которым предстояло быть женами публичных политиков, смогут стать для своих мужей не только хозяйками дома, но и помощницами в карьере, а также хорошими наставницами для своих сыновей, выбирающих политическую карьеру.
Есть свидетельства, что частными учителями, нанимаемыми для привилегированных девочек, были такие личности, как Цицилия; Юлия, по всей видимости, набиралась знаний, обучаясь у Марка Веррия Флакка, известного грамматика, которого Август привлек в свой дом огромным ежегодным заработком в 100000 сестерций – в первую очередь для обучения юной мужской поросли императорского дома на Палатине. Хотя, конечно, какое-то время девочка проводила, обучаясь простым домашним занятиям, которыми, как был твердо уверен ее отец, обязаны владеть все женщины его семьи{138}. Мы знаем, что по крайней мере одна из дочерей Юлии получила литературное образование.
Когда рассматриваешь привилегированную ситуацию Юлии – жизнь в доме, который ежедневно посещали самые великие деятели культуры тех дней, включая Горация и Вергилия, доступ к только что отстроенной имперской библиотеке на Палатине, – не удивляешься, что много веков позднее ее помнили как «любительницу писем и хранилище значительных знаний – которые нетрудно было получить в ее доме»{139}.
Но оговорки, до какой степени может распространяться образование женщины, не исчезли. Слишком часто описание девушки как docta, или «умная», было эвфемизмом для чего-то гораздо менее респектабельного. В случае Юлии это обернулось неприятной правдой.
Первую половину правления Августа женщины императорского дома оставались в стороне от литературных новостей. Для огромного большинства жителей империи публичные портреты были единственным видимым знаком связи с императором и его семьей. Официальные типовые скульптуры императорской семьи заказывались и создавались в Риме, а затем распространялись в провинции, где служили моделями для местных скульпторов и для копирования на монетных штампах. В результате могли появляться вариации, когда отдельные художники или монетные дворы позволяли себе свободу творчества, но базовый портретный тип оставался тем же самым{140}. Однажды выставленные публично на городском форуме, на крыльце храма или даже в богатых частных домах, эти молчаливые портреты служили напоминанием женскому населению империи о моделях, на которые им следует равняться для подражания. Портреты Юлии, вошедшей в возраст, показывают ее с волосами, убранными в такой же тугой нодус, любимый ее мачехой и тетей, под контролем которых она воспитывалась{141}.
Однако даже находясь под наблюдением и несмотря на необходимость соответствовать образцу домашней матроны для публичного портрета, Ливия настойчиво и незаметно создавала свое собственное имя. В период между 27 и 19 годами до н. э. Август большую часть времени провел за границей, объезжая свои владения сначала в Галлии и Испании, а позднее на востоке. И хотя люди консервативных убеждений неодобрительно фыркали при мысли о возможности для женщин сопровождать мужей в зарубежных поездках, Ливия сопровождала императора, демонстрируя важность миссии, которую Август возложил на нее, и заодно создавая свой образ за границей. Хотя большинство историков времен правления Августа мало что сообщают о ее присутствии, немым доказательством его служат множество объектов, на открытии которых она играла важную роль. Предполагается, что она исполняла различные церемониальные обязанности, примерно соответствующие разрезанию ленточки, участие в которой сейчас ожидается от жены приехавшего с визитом главы государства{142}.
До некоторой степени Ливия была лишь объектом взглядов толпы, которая собирались поглазеть на огромные, с балдахином, увитые шелками имперские носилки, когда они лениво проползали по двадцать миль в день по маршруту, включающему знаменитые туристические места, такие как оракул в Дельфах. Римские императоры любили путешествовать со вкусом, и носилки Августа сопровождал огромный обоз, который тащили мулы, с рабами, обслуживавшими всех участников, включая поваров, служанок, докторов и парикмахеров. Один наследник Августа имел даже установленную в его экипаже игральную доску; другой оборудовал свои носилки вращающимися сиденьями{143}.
Несмотря на табу, существовавшее в Риме относительно путешествий женщин, громадная свита Августа включала фрейлин, служивших свитой его жены. Еще более пышная женская компания предоставлялась противной стороной на зависимых территориях империи – это были такие фигуры, как Саломея, жена короля Иудеи Герода, которая стала подругой Ливии на всю жизнь и ее постоянной корреспонденткой. Некоторые остановки походили даже на возвращение домой. Во время одного из путешествий Августа в Грецию в конце 20-х годов до н. э. он нанес визит вежливости в Спарту, посетив обряд публичного жертвоприношения: возможно, в память об их помощи Ливии, когда она смогла укрыться там с Тиберием Нероном, – по иронии судьбы, прячась именно от Августа{144}.
И все-таки роль Ливии в этих путешествиях значила гораздо больше, чем просто демонстрация, как говорит письмо, написанное Августом грекам с острова Самос и найденное нацарапанным на мраморе стены архива в 1967 году во время раскопок древнего турецкого города Афродисиаса. Через некоторое время после начала правления Августа островитяне Самоса написали ему, прося независимости от контроля империи. В представленном ответе Август с извинениями объясняет островитянам, почему он должен отказать, несмотря на данную ему привилегию, именно людям Афродисиаса. Он принял решение неохотно, говорит он жителям Самоса, несмотря на энергичные уговоры Ливии в их пользу: «Я хорошо отношусь к вам и хотел бы сделать уступку своей жене, которая активно выступает в вашу пользу, – но не до такой степени, чтобы нарушать свои привычки»{145}.