– Нет-нет, что Вы, папа, не возьмёте, я сама пойду, хоть пешком, но доберусь!
«Эк присушил девку, казак!», – довольный улыбнулся про себя отец Семёна. Ему сразу понравилась эта чернявая, когда сын, ещё, в июне привел её, в первый раз к ним домой в гости. Потом они с матерью ездили в Волгоград к её родителям и, несмотря на некоторое предубеждение: «к нерусским едем», Григорию Петровичу очень понравилась эта гостеприимная и работящая семья. Он после этого, даже, как-то, по-новому, стал относиться к кавказцам. А боевую и трудолюбивую Любашу, они с матерью, просто полюбили. Клавдии Андреевне даже казалось, что её сын недостаточно внимателен к своей жене-невесте и, при случае, пеняла ему за это.
– Ну так, ладно, едем, – хлопнул себя по колену сидящий на табуретке Григорий Петрович, – а что там чай, мать, готов?
– Сейчас заварится, подсластю и всё, вроде, собрала.
– Добро, а ты, дочка, одевайся потеплее, – Григорий Петрович оглядел Любу, одетую в джинсовые брюки и вязаный свитер поверх кофточки, – оденешь материн пуховик, а штаны ватные, ладно, с собой возьмем, на всякий случай.
Люба попробовала возражать, но Клавдия Андреевна тут же отмела её возражения:
– Тю, я пока в твоей джинсе пощеголяю, – намекая на ее джинсовую курточку, в которой Люба приехала, – а ты смотри мне, береги внука.
Через четверть часа, загрузив рюкзак ещё и термосом с чаем, Люба и Григорий Петрович вышли из квартиры Кошкиных. Люба несла скрученные ватные штаны и канистру с водой, а Григорий Петрович – рюкзак и ружье.
Прежде чем ехать в степь, они на автозаправке залили бензином полный бак и запасную канистру и не успели отъехать, как появился милицейский автобус, из которого вышел знакомый Григорию Петровичу следователь. Автобус тронулся дальше, приятели поздоровались, и Кошкин-старший спросил:
– Какими судьбами?
– А вот повезло тебе, Петрович, успел заправиться. Опечатываю эту заправку и остаюсь её охранять. Весь отдел на ушах, опечатываем всё: и магазины, и склады, и заправки. Радиограмму с баржи передали, там наши омоновцы, где-то возле них половцев нашли, так получается, что мы вроде как, очутились на земле 1224-го года, за тринадцать лет до монгольского нашествия.
– Ого!
– Вот, тебе, и «ого», так что машины в стойло и садись казак «наконь». Там сейчас начальство Совет обороны создает, Жилин комендантом города, а комбат Кузнецов выводит на позиции за город войска, объявлена мобилизация. В общем, закрутилась карусель. А, ты-то, куда собрался на ночь глядя?
– А я, Василий Кузьмич, к той барже, сын у меня там.
– Т-а-а-к. Вот что, Петрович, попробуй выйти в степь за ЗОСом, там, твой знакомый казак Сивцов на посту. И давай торопись, а то наших там военные скоро сменят, черта с два тогда проскочишь – заблокируют город, ни туда, ни сюда.
– Ну, спасибо тебе, Василь Кузьмич, погнали мы, – Григорий Петрович подал руку знакомцу и сел за руль.
– Удачи тебе, – махнул рукой следователь и пошёл опечатывать заправку.
Кошкин-старший действительно встретил группу Сивцова за ЗОСом. Тот, узнав, что Григорий Петрович едет к сыну, пропустил его и посоветовал дождаться у дороги на Быково две встречные машины, которые возвращались с разведки с половцами, а потом, по их следам и добраться до баржи.
Григорий Петрович вырвался в степь и повернул на северо-запад. Чтобы выйти на Быковскую дорогу, ехать пришлось, объезжая поля, лесополосы и размокшие низинки в степи. Только через полчаса он увидел Быковскую трассу, почти, одновременно со снежным полем. Не въезжая на дорогу, его Москвичёк добрался до снега. Здесь они остановились и вышли из машины. Григорий Петрович достал свой большой бинокль и стал смотреть в сторону Волжского. Там, километрах в трех от них, остановилась поперек дороги машина, из кузова которой высыпали солдаты. Построились на шоссе, и командир ставил перед ними задачу, показывая влево и вправо от дороги. Затем они разошлись и стали рыть окопы.
– Т-а-а-к, – протянул Григорий Петрович, – армия дорогу перекрыла. Вовремя мы проскочили. Гм, спасибо Василь Кузьмичу.
– А вон и разведка, – кивнула, в противоположную сторону, Люба.
Действительно, там, в заснеженной степи показались, судя по свету фар, два автомобиля.
– Садись-ка скорее, – скомандовал Кошкин-старший и, сев за руль, завел свою машину. Потом развернул её лицом к дороге и задним ходом, не включая огней, отъехал от шоссе метров на сто.
И вовремя, машины разведчиков не стали въезжать на дорогу прямо со снежного поля, а развернулись в сторону Москвича и, осветив фарами место, где он только что стоял, снова повернули параллельно дороге. Только проехав метров 700 вдоль трассы, они нашли, где кювет был помельче и дорога пониже, въехали на асфальт и погнали к военным.
Григорий Петрович только тут снова завёл свой темно-синий Москвич, слитый с темнотой; без огней въехал на снежное поле и ходко повёл его к следам только что проехавших машин. Звёздная ночь и белый снег делали пространство достаточно светлым, поэтому, около километра, он, не спеша, проехал по набитой в снегу колее без света и, включив дальнее освещение, полетел вперед на максимальной скорости.
Всё было бы хорошо, если бы не ручей в лощине, вернее, колея, размочалившая маленькое русло в приличную лужу, с раскисшим дном. Ещё бы, по этой нетронутой человеком степи уже пятый раз, всего, за три часа, проезжали колеса очередного автомобиля. В четвёртом часу, идя строго по колее, Москвич сел на задний мост, едва выбравшись с разгона из ручья и левое колесо весело забуксовало, разбрызгивая черный ил.
Чертыхаясь. Григории Петрович посадил Любу за руль, а сам, взяв топор, нарубил камыш и стал подбрасывать его под левое колесо, пока оно не остановилось, подмяв под себя десятка четыре камышин. Забуксовало правое. Когда Кошкин-старший накормил, наконец, камышом правую колею, машина напряглась, дернулась было и, снова, забуксовало левое…
Выбрались они из лощины на холмик битвы с волками, когда было уже около пяти утра.
– Стой, – скомандовал Григорий Петрович Любе, которая вела машину от ручья, – давай передохнем, чайку попьем, – и полез за термосом и бутербродами в рюкзак на заднем сиденье.
Невестка тоже была голодна. Они перекусили по бутерброду с колбасой, запили его горячим ещё чаем, и Люба вдруг почувствовала усталость. Напряжение этой ночи куда-то отошло, и глаза сами стали смыкаться.
– Вот что, дочка, ложись-ка, покемарь маленько на заднем сиденье.
– А вы, – встрепенулась Люба.
– Ложись, ложись, а я осмотрюсь немного, – сказал Григорий Петрович.
Он опустил с заднего сиденья на пол рюкзак, взял заряженное ружье, положил в карман своей куртки несколько патронов, потом укрыл невестку, свернувшуюся калачиком, пахнущим бензином одеялом и, закрыв двери, пошёл с фонариком искать продолжение колеи из этого затоптанного и заезженного пятака. Покружившись вокруг машины, он обнаружил трупы трёх волков справа от неё и следы крови слева. Григорий Петрович присвистнул: «Славная была охота, если для всех убитых волков, места не нашлось в багаже».
Найдя следы колёс, которые, сливаясь, вели колею на запад, он вернулся к машине, включил двигатель и отопление, тихо выехал на найденную дорогу, остановился, выключил двигатель, нагнал тепла в кабину и закрыл глаза, решив тоже немного вздремнуть.
Григорий Петрович проснулся примерно через час. В степи было уже светло, но солнце ещё не встало. Опять включил двигатель с отоплением, оглянулся – Люба сладко спала, подложив обе ладошки под правую щеку. Он улыбнулся, глянул на часы и осторожно тронулся в путь.
Когда в половине седьмого Кошкин-старший подъехал к половецкому костру, дым которого увидел ещё издали, к машине подошёл омоновец. Григорий Петрович вышел из машины, представился, услышал в ответ: «Сержант Седенко», – и спросил: