Когда Слава принес Олю домой, на улице уже было темно. В доме тоже было темно. Лежа на диване, укрытая толстым пледом, Оля тряслась так, что подрагивали кисточки. Слава принес градусник, который долго искал в аптечке. Поставил чайник. Сквозь шум крови, пульсирующий в ушах, Оля слышала отдельные фразы звонящего по телефону мальчика: «…Температура… сейчас… тридцать девять… не знаю… никого… Берзарина… двадцать… хорошо…».
Через мутную пелену затуманенного сознания Оля видела кухонный свет, наискосок падающий в комнату. Она закрывала и открывала глаза, ей казалось, что она летит над землей, раскинув руки, как крылья, и опускается на текущую, красную, раскаленную лаву, но не касается её.
Один раз ей показалось, что мальчик поправляет плед и её загипсованную ногу и нежно целует её испачканные мелом пальцы, торчащие из гипсовой повязки.
На следующий день муж Павел рассказал, что когда он приехал из Подольска уже ночью, в два часа, телефон, естественно, разрядился, то обнаружил дома раненую жену в окружении красивой женщины с сыном, которые ухаживали за простуженной и обезноженной нахохлившейся «курицей». Поили её медом, травяным чаем, аспирином и т. д.
С этого момента приятельские отношения перешли в дружеские, пока Надежда с сыном не уехали к мужу в Америку.
Через десять лет Славка приехал в Москву и зашел к Оле в гости. Много рассказывал о своих путешествиях, а когда уже и выпили, и закусили, и пора расходиться, Оля погасила у спящего Павла и Саши свет и вышла проводить Славку. Смущаясь и смеясь, она, раскрепощенная вином, отважилась спросить: «Скажи, Слава, мне приснилось, или нет? Когда я заболела, и ты принес меня домой, помнишь? Когда я сломала ногу?.. Ты поцеловал, или мне пригрезилось?».
Молодой и красивый, полный жизни и света, изменившийся и прежний, он опустил голову, рассмеялся и тихо сказал: «Когда я сбивал колени в кровь, мама дула на них и целовала, и все проходило быстро и легко. Ты стонала во сне, тебе было больно. Я поцеловал пальцы твоей раненой ноги. Хорошо, что пришла мама, а то я бы не смог остановиться. Я и сейчас тебя очень, очень люблю. Я приехал специально, чтобы разочароваться и освободиться. Я хочу на волю. Ты знаешь, в моей жизни самым главным было путешествие с тобой на руках. Ничего сильнее и счастливее я с тех пор не испытал. Вот такой я болван. Прощай, Оля!».
Безголовая утка
После бурных рыданий с завыванием, после капель валерьянки и валосердина, Маша перестала всхлипывать, посидела, охватив колени, покачалась, тупо глядя в одну точку, вытерла нос и пошла умываться. Мама стояла под дверью ванной комнаты и прислушивалась: плачет или нет? Струя воды прекратилась и в ванной воцарилась тишина. Эти мёртвые мгновения показались маме вечностью. Она хотела постучать в дверь, но не решалась.
Этот чёртов Саша истрепал дочке все нервы и вынул всю душу. Сколько можно терпеть его дурацкие выходки! И не женится на Маше, и не оставляет её в покое. Хотя ясно давно, что покоя Маше не требуется. Ей необходим только он, этот козёл с духовным садизмом и вечным недовольством всем и вся.
История обыкновенная и простая как хозяйственное мыло. Интересно, кто-нибудь из молодежи знает, что такое хозяйственное мыло, как оно пахнет и как яростно можно им отстирать все что угодно?
Маша резко распахнула дверь и звонко треснула ею мать по лбу.
– Стоишь. Подслушиваешь!
– Чего бы мне подслушивать? Ты что? Сама с собой секретами делишься? Я и так все знаю…
– Молодец, знай на здоровье.
– Машенька, ты бы поберегла свое здоровье. Ну, зачем тебе так неразумно и отчаянно страдать?
– Страдать нужно разумно, а рыдать – сосредоточенно! Оставь меня в покое, прошу тебя. У меня все хорошо, – и Маша закрыла дверь своей комнаты перед маминым носом.
Александр Сергеевич Мушкин (всего одна буква подкачала, а как бы мог гордиться!) заведовал кардиологическим отделением Центральной клинической больницы южного административного округа города Москвы. Разведен. Красив. Мрачен, но, когда в духе и под небольшим градусом, офицеры Его Величества Лейб-Гвардии Семеновского полка просто умерли бы от зависти к его галантности, остроумию, глубине познаний, умению шутить, неистощимому запасу историй и анекдотов.
Машенька работала в хирургическом отделении. Их служебный роман развивался на фоне его угасших отношений с главным врачом больницы Казимирской Любовью Петровной. После праздничной новогодней искры, пролетевшей так ярко и тревожно между Машей и Сашей, старшая медицинская сестра шепнула Любови Петровне на ушко: «Глядите, рука не остыла от одного букета, а он уже второй собирает…».
Вскоре Казимирская ушла в министерство на повышение, но красавца Мушкина забыть не могла и предложила ему место, о котором напористо хлопотала перед начальником департамента. Но было уже поздно. Мушкин влюбился и от места отказался, чем обрек себя на многочисленные производственные проблемы.
В эти злосчастные выходные Маша и Саша собирались провести на кораблике «Илья Муромец». Старый, но еще не развалившийся пароход обещал доставить их в Калязин, Углич, Мышкин и обратно. Машеньку неожиданно поставили дежурить с субботы на воскресенье. Что это происки Казимирской, ей даже в голову не пришло. Она применила все своё обаяние, доброту и напористость, чтобы найти замену, но – тщетно. Когда Маша сообщила Саше, он, замотанный работой, бывшей женой и детьми, как ей показалось, даже не расстроился, а просто и без затей вылетело: «Хоть отдохну…». Конечно, это не трагедия и даже не драма, но когда Маше позвонили и сообщили, что Мушкин взял с собой медсестру из терапии, Маша помертвела.
Везде тебе доступно и просто объясняют в популярной литературе, учебниках, в тематических передачах по телевизору, в соцсетях и так дальше, что если мужчина переспал с женщиной, то это еще не любовь, а просто ему необходимое физиологическое действо, связанное с природными, независящими от нас посылами. Ты можешь покивать головой и даже, как врач, согласиться. А потом прибежать домой и выпустить всю накопившуюся влагу ручьем, фонтаном, как угодно, с завываниями и причмокиванием, с загрызанием подушки и грубостью маме…
Дежурство Маши прошло без эксцессов. В понедельник утром Маша искала глазами Мушкина по всем коридорам и даже «случайно» заходила зачем-то в кардиологию. Его нигде не было, как, впрочем, и медсестры из терапии.
Утром во вторник зазвонил домашний телефон. Мама тяжело вздохнула и сказала: «Машенька, тебя».
Неизвестно, что ей говорил Александр Сергеевич, но Машенька переменилась в лице и три раза произнесла: «Да. Да. Да». Потом перезвонила на работу и взяла отгул. Опрометью бросилась в свою комнату. Через три минуты вылетела румяная, намакияженная, надушенная любимыми духами и полетела…, бросив на ходу: «Он заболел. Простудился на пароходе…».
Мама тяжело вздохнула, присела на краешек стула и вспомнила свой детский двор. Соседка тетя Люба на пеньке рубит головы уткам и курам. Готовятся к свадьбе дочери. Дети старого барака стоят невдалеке и с ужасом и интересом наблюдают за действом. Маленькая будущая мама вздрагивает при каждом звуке, рубящем головы. Хряк! Хряк! Звучит ужас жизни. Головы уток и кур летят в один таз, а тушки – в корыто. И вдруг обезглавленная утка взмахнула крыльями, выскочила из корыта и, как оглашенная, побежала невесть куда. Прочь от этого кровавого мира! Магия страха завладела девочкой. Утка без головы с такой жизненной силой неслась неведомо куда, что, казалось, будто она обязательно спасется…
Её мятущаяся дочь показалась ей этой самой безголовой уткой. Ей стало больно и горько, и она безнадежно заплакала. Плакала долго, пока вся боль за дитя не ушла и не облегчила душу.