Как и ожидалось, гэбист повел разговор о конференции. Предупреждение было сделано резкое: «Мы долго терпели феминисток, но они не вняли нашим увещаниям, и мы решительно с ними покончили. Не будем терпеть и вас»9. Прозвучала фраза, которая давала понять, в чем чекисты видят главную проблему: «неофициальная культура – это хаос». (То ли дело союзы писателей, художников, композиторов, которые следовали руководящим указаниям власти!) В ответ Останин рассказал о ненормальном положении целых поколений ленинградских писателей, сказал и о клубе и получил заверение, что эта часть беседы будет доведена до руководства.
Ситуация сложилась занятная. КГБ раздражала хаотичность, бесформенность неофициальной культуры. А чем же занимались мы – «часовщики», организуя периодический самиздат, конференции, учредив Премию Андрея Белого, изыскивая возможность создать независимый литературный клуб, как не тем, чтобы придать культурному движению структурность, как не установить открытые отношения с читательской аудиторией! (Через год после создания клуба я услышу упрек в том, что мы занимаемся созданием «параллельной структуры», то есть хотим противопоставить советским учреждениям свои, им враждебные и неуправляемые. Ошибку венгерских и польских властей в борьбе с демократическими движениями идеологи КПСС усмотрели в том, что те допустили образование и существование «параллельных структур».)
Поставим вопрос прямо: спокойна ли была у нас совесть, подкидывая идею клуба ГБ и, таким образом, полагаясь на содействие этого учреждения нашим планам? Приходилось слышать: «Русские интеллигенты никогда не обращались к жандармам, никогда не вступали с тайной полицией в контакт!»
Высокопарная неправда! В архивах царской жандармерии груды писем от этой самой интеллигенции, немало их и в архивах ЧК–ГПУ–КГБ. Преодолевая свой страх и неприязнь, люди устно и письменно выступали в защиту жертв авторитарных режимов, требуя для общества демократических прав, а для жертв – гуманного отношения. Немало таких защитников было чекистами уничтожено, сотни «подписантов», выступивших в защиту А. Синявского и Ю. Даниэля, И. Бродского, А. Солженицына, А. Гинзбурга, Ю. Галанскова и других, подверглись преследованиям10.
Итак, и КГБ, и «неофициалы» хотели видеть культурное движение организованным и при этом использовать организационное оформление движения с прямо противоположными, чем у нас, целями.
«Часовщики» уже выступали в роли общественных представителей движения, выпуская журнал «Часы», организуя конференции, и были готовы представлять и защищать интересы неофициалов перед любой инстанцией, прежде всего перед КГБ – наиболее жестоким учреждением, которому партийное руководство вменило в обязанность нейтрализацию культурного движения.
Заблуждались ли мы относительно тех целей, которые власти будут преследовать, если пойдут навстречу нашим планам? Нет. Мы не были новичками культурной оппозиции. Игорь Адамацкий дважды проходил по делу Револьта Пименова в 1956 и 1970 годах, был исключен из аспирантуры Пушкинского дома. Юрий Новиков, еще юношей, за попытку перехода государственной границы отбыл срок, в 1970-е годы был уволен из научного отдела Русского музея за выступление в поддержку художников-неофициалов в клубе «Эврика». С культурным движением я был связан уже около пятнадцати лет11.
«Часовщики» подошли в это время к главной проблеме независимой литературы – к обретению статуса легитимной институции: в случае удачи клуб мог стать первой организацией, подобных которой в стране не было более полувека. Ситуация стала напоминать движение двух армий, которые маневрируют согласно получаемой от разведок информации, своей цели еще не добились, но готовы для генеральной битвы, рассчитывая выйти из нее победителем. Однако, помимо решимости сторон, необходимо их согласие на то поле, где произойдет сражение. Обе стороны сошлись на том, что таким полем должен стать некий КЛУБ.
Время шло. «Часы» ходили. Я работал в котельной, посещал Публичку: уже несколько лет меня привлекали события европейской Реформации – история освобождения национального развития от оков Церкви и абсолютизма12. Я находил совпадения моральных мотивов в действиях протестантов, дореволюционной русской интеллигенции и советских диссидентов. Каждый преданно служил: Лютер – Католической церкви, декабристы – царю, А. Солженицын и А. Сахаров – господствующей власти, с ее следованием учению марксизма-ленинизма, а потом обнаруживали, что те, кто должен был представлять сакральную сущность проповедуемых моральных истин, оказывались воплощением греха, не «отцами» своему народу, а его бездушными правителями, вместе с теми всесильными институтами, которые они возглавляли.
Реформатор выступает как живой носитель «катехизиса» и сокрушитель извратившихся институтов. Достоевский, Толстой, Солженицын, Сахаров и многие их сторонники были такими же «катехизисными» личностями, как Лютер, Кальвин, Кромвель, Савонарола… Я сопоставил западноевропейскую Реформацию с состоянием нашей страны и пришел к убеждению: по многим признакам страна вступала в стадию реформации.
«Северная почта» и «37»
Ультиматум властей о немедленном прекращении выпуска журнала «Северная почта» добивал один из самых деятельных идейных и духовных центров культурного движения Петербурга, группировавшийся вокруг журнала «37». В его истории отразились внутренние противоречия движения.
Если поначалу издание олицетворяло единство христианского религиозного самоопределения и культурных поисков нового поколения и готово было участвовать в объединении всех сил, участвующих в культурной реформации13, то вскоре раскол произошел в самой редколлегии «37» по линии «православное воцерковление – литература и искусство». Произошло тематическое разделение номеров, а значимость своего существования издатели связали с признанием журнала на Западе со всеми вытекающими последствиями: детективными эпизодами отправки текстов за границу, ожесточенным давлением КГБ, отпугивавшим одних авторов и привлекавшим других, прежде всего тех, кто собирался эмигрировать.
Эмиграция – вынужденная и по собственному решению – Т. Горичевой, Н. Шарымовой, Л. Рудкевича, Б. Гройса, С. Дедюлина (он был редактором и издателем журнала «Северная почта»), уход по идейным мотивам из редколлегии В. Антонова и Е. Пазухина – опустили занавес над сценой, где пять лет блистали яркие, талантливые представители питерской независимой культуры. «К тому времени, когда началось явное кагэбистское преследование журнала, многие его читатели, к сожалению, оказались на Западе. Эта ситуация гораздо более страшная, нежели угрозы органов. Уехали и основные наши авторы. „37“ вынужден был закрыться, потому что изменилась культурно-общественная ситуация», – такой итог подвел В. Кривулин14.
В какой-то работе Ленина я прочел, что миллионные повторения явлений обучали человечество познавать мир. Вождь принимал наших предков за идиотов – кошку достаточно пару раз ткнуть носом в место, где она нагадила, и она начнет проситься на улицу. По моей «теории», двухразовое повторение нового явления – тенденция, трехразовое – закономерность. В том, что в Москве и Петербурге власть заговорила о клубах, бесспорно, прорезывалась тенденция: заманить на свою территорию неофициалов и обложить их оброком послушания – по-народному: «обломать рога»… Цель и условия сделки Кривулину были объявлены, плату за еще не созданный клуб уже взяли натурой – журналом «Северная почта».