– Туда! – пискнул тот, безуспешно пытаясь слиться с ландшафтом.
Бабка, наконец, со скрипом распрямилась полностью и принялась объяснять несчастному фельдшеру всю никчёмность его жалкого существования. Получалось у неё весьма убедительно, хоть и не вполне цензурно.
Я невольно заслушался: в пылкой речи Евлампии Прокловны использовались такие обороты и метафоры, которых прежде никогда и нигде мне слышать не доводилось. Видимо, бабка принесла эти знания из прошлого века… или из позапрошлого? В старой школе были мастера…
Минут через десять милая старушка, видимо, получила полную сатисфакцию. Она умолкла, чинно уселась на своё место и целомудренно расправила на коленях длинную чёрную юбку. Застенчиво мне улыбнулась:
– Уж проштите, Пал Палыч, вшпылила чуток!
– Да полноте-с, Евлампия Прокловна, пустое! – успокоил я её, недоумевая, из каких глубин подсознания всплыли вдруг фразы, уместные разве что на балу у Шереметьевых, но никак не в амбулатории Кобельковской участковой больницы, – Не извольте беспокоиться, сударыня, любезнейший Антон Иваныч позволил себе моветон и получил по заслугам…
Растоптанный фельдшер вздрогнул и несмело оторвал голову от столешницы.
– …Однако, смею вас уверить, что его пароле террибль (ужасные слова) не лишены некоторого смысла! – продолжил я мысль.
– Пуркуа? – осведомилась Евлампия Прокловна.
Антон Иваныч опять сполз под стол. Оттуда донеслось сдавленное: – Опупеть!
Даже не удивившись глубоким познаниям собеседницы в области языков, я пояснил:
– Потому что свечи и в самом деле необходимо вводить в прямую кишку.
– Да ну? – изумилась бабка, – А больно не будет?
Ответить я не успел.
В коридоре раздался дробный топот, дверь распахнулась и в кабинет с перекошенным лицом влетела Клавдия Петровна:
– Пал Палыч, Антон, скорее в приёмное! Там… там целый грузовик больных привезли! Тяжёлые все, жуть!
Мигом позабыв про Евлампию Прокловну, я вскочил. Из-под стола, едва его не опрокинув, вылез Антон Иваныч. Вдвоём мы нависли над тяжело дышащей фельдшерицей:
– Какой грузовик?! Каких больных? Откуда? – наши вопросы прозвучали почти синхронно.
Вместо ответа Клавдия Петровна лишь махнула рукой, приглашая следовать за собой, и выскочила за дверь. Переглянувшись, мы с фельдшером рванули за ней.
Пробегая через коридор амбулатории, я краем глаза заметил, что ожидающих больных заметно прибавилось. Раза в два. Однако раздумывать на эту тему было некогда.
В приёмном отделении было пусто. Зато на улице, перед крыльцом, жизнь била ключом.
Из кузова припаркованного у больницы грузовика какие-то мужики за руки и ноги вытаскивали тело. Оно было мужского пола и издавало невнятные звуки, которые в первом приближении можно было бы принять за стоны. Однако, прислушавшись, я с удивлением уловил знакомый мотивчик. Полуживой организм пытался напевать «Ой мороз, мороз»!
Между тем, мужички довольно бесцеремонно швырнули поющее тело к моим ногам и вновь полезли в кузов. Через несколько секунд человеческая куча на травке пополнилась ещё одной особью. Эта не пела, потому как была без сознания. Всего лишь часто и хрипло дышала.
Я присел рядом и взялся за запястье хрипящего. Пульс был, но совсем слабый, нитевидный. А рука болезного показалась мне невероятно горячей.
Подняв пациенту верхние веки, я осмотрел зрачки: широкие, реакции на свет почти нет. Плохо.
– Кто-нибудь может сказать, что случилось?! – не поднимая головы, крикнул я.
Вместо ответа рядом на траву плюхнулось ещё одно тело. Тоже без сознания. Мной начала овладевать лёгкая паника.
– Антон Иваныч, займитесь им! – кивнул я на новоприбывшего. Этот, хоть и в беспамятстве, но не хрипел: дышал спокойно и свободно.
Фельдшер присел рядом со мной и завозился над своим пациентом.
Я рванул у моего подопечного рубашку, оголяя грудь. И невольно присвистнул: она была интенсивно-синего цвета, причём синева переходила на шею и лицо несчастного. А граница между синюшностью и нормальным цветом кожи оказалась весьма чёткой. Будто слюнявчик надели.
Синий «воротник»! Вкупе с сильнейшей одышкой и набухшими шейными венами, он давал классическую картину тромбоэмболии лёгочной артерии: крайне неприятного состояния, когда тромб отрывается где-нибудь в венах ног и летит с током крови в лёгкие, пока не закупорит собой один из тамошних сосудов. И всё, привет. Если артерия крупная – почти наверняка мгновенная смерть. Если поменьше – возможны варианты: либо смерть, но не сразу, либо…
Я посмотрел в синее лицо и вздохнул: …либо получаем вот это. Как лечить тромбоэмболию в условиях Кобельковской участковой больницы, я представлял себе слабо.
– Антон Иваныч, у нас ИВЛ есть? – безнадёжно поинтересовался я у копошащегося по соседству фельдшера.
– Чего? – изумлённо воззрился он на меня.
– Аппарат искусственного дыхания, спрашиваю, в больнице есть?
Иваныч отвесил челюсть.
– Ясно… – пробормотал я. Искомого аппарата в Кобельках явно не было.
Пациент захрипел ещё чаще. Я засёк время: частота дыхательных движений – сорок в минуту! Дыхание неэффективное. Ежели на искусственную вентиляцию больного перевести нельзя, надо срочно придумать что-то другое. Вот только что? В моём воспалённом сознании пронеслись обрывки воспоминаний из лекций и семинаров.
– Антон Иваныч, морфин в больнице найдётся?
Не отрываясь от своих дел, фельдшер кивнул:
– Есть, конечно!
– Отлично. Клавдия Петровна, ставьте пока капельницу! – поймал я за халат проносящуюся мимо фельдшерицу.
– С чем? – присела она с другой стороны больного и принялась протирать его локтевой сгиб ваткой со спиртом.
– С физраствором. Когда поставите, введёте морфин!
Она с недоумением уставилась на меня:
– Зачем?! У него же болей нет!
– Зато есть одышка. А морфин её подавляет. Да делайте же, не теряйте время, – огрызнулся я, – Антон Иваныч, вашему – тоже капельницу с физраствором и больше пока – ничего. Будем разбираться. Ах, да, кислород дайте обоим!
Клавдия Петровна пожала плечами и воткнула иглу в вену:
– А чего он такой горячий? – поинтересовалась она.
Это я и сам бы хотел знать. Пока фельдшерица возилась с капельницей, я перешёл к следующему больному. Который пел. Взялся за пульс и покачал головой: тоже так и пышет жаром!
Тем временем немногословные мужики выгрузили на травку ещё двоих. Слава Богу, эти пребывали в сознании, хоть и весьма спутанном. И тоже, тоже – горячие!
Какая-то странность, пока неосознанная, не давала мне покоя. Что-то было не так. Вот только что? Ладно, доктор Светин, соберись и рассуждай. Итак, имеем пятерых пациентов с явной гипертермией (повышенной температурой тела, стало быть). При таком жаре они должны быть… Какими они должны быть? Правильно: влажными. Хотя бы местами. А эти – сухие, как песок в пустыне. И о чём это нам говорит?
Я хлопнул себя по лбу: точно, обезвоживание! Мужики, похоже, получили банальный тепловой удар. Но каким образом?
– Откуда вы их привезли? – поинтересовался я у переминающихся с ноги на ногу мужичков из грузовика.
– У грейдера нашли. Километрах в двадцати отсюда, – виновато пробубнил один из них.
– А что они там делали? Что значит «нашли»? Они у дороги валялись, а вы их просто подобрали? Подробности, мне нужны подробности! – не замечая того, я почти орал, наседая на съёжившихся аборигенов.
– В машине они сидели! – подал голос второй, который помоложе.
– В какой машине?
– В «запоре»… Ну, в «Запорожце», то есть. В ушастом.
– И что?
– Что – «что»? – не понял мой собеседник.
– Сидели пять мужиков в «Запорожце»… – тут я запнулся, осознав фантастическую экстремальность этого явления, – Сидели, стало быть, пятеро здоровых мужиков в ма-аленьком таком «Запорожце», плохели, синели и теряли сознание?
Туземцы дружно пожали плечами: