Я вздохнул. За долгие годы работы здесь нетрудно было научиться определять степень любви родственников к болящему. По тому, как те о нём справляются.
– Простите, а кем вы ему приходитесь? – поинтересовался я.
– Зятем, – угрюмо ответствовала трубка.
– Состояние тяжёлое, но стабильное, – выдал я привычную формулировку.
– Это как? – в голосе зятя теперь читалось разочарование.
– Состояние остаётся тяжёлым, но без тенденции к дальнейшему ухудшению, – расшифровал я.
– То есть – не помрёт? – не унимался заботливый зятёк Суханова.
– Почему же? Помрёт когда-нибудь. Как и все мы, – успокоил я его.
Пауза. Трубка тяжело сопела мне в ухо. Я терпеливо ждал: делать всё равно пока было нечего.
– А когда именно? – сформулировал, наконец, главный вопрос зять.
– Когда придёт его время, – философски ответил я. Разговор уже начал навевать на меня скуку, – Приём передач – через справочное отделение. С шестнадцати до девятнадцати. Всего доброго.
И, не дождавшись ответа, брякнул трубку на аппарат. Дремлющий на столе Петрович подскочил и вопросительно посмотрел на меня.
– Спи спокойно, дорогой товарищ! – ласково улыбнулся я ему.
– Не вызов?
– Нет. Добрые родственнички тревожатся.
– А-а… – протянул Ванька и опять прильнул к столу.
Я встал и подошёл к окну. Какая-то неясная мысль царапала сознание. Что-то шло не так. Вот только – что именно?
Пытаясь определить источник непонятной тревоги, я распахнул окно и уселся на подоконник. Отсюда, с нашего седьмого этажа, открывался неплохой вид на небольшой лес и излучину Урала вдалеке: больница стояла на окраине города и поэтому урбанистические пейзажи наши взоры не раздражали.
Вдалеке, за Уралом, висела огромная чёрная туча. Занимая собой пол-неба, она неприятно клубилась где-то внутри себя, периодически озаряясь сполохами молний. И, кажется, ползла в нашу сторону. Судя по духоте, царящей снаружи, грозы было не избежать
Но тревожило меня вовсе не приближение ливня с громом и молниями. Что-то другое…
Вот оно! Осенённый догадкой, я спрыгнул с подоконника. Михалыч! Как-то подозрительно долго он не возвращается из своих палат…
Небольшое отступление. Михалыч (Виктор Михалыч, если полностью) – третий врач из нашей сегодняшней бригады. Самый молодой и самый… гм, инициативный, что ли. Ну да, пожалуй, это самое точное определение…
Видите ли, есть старое доброе врачебное правило: не навреди. Иными словами, твоё лечение не должно принести пациенту больший вред, чем его болезнь. Придумано давным-давно и не нами, но по сей день – закон. Очень правильный, следует заметить.
К этому закону есть великое множество правил попроще, нацеленных всё на то же – не навредить. Мы в своём отделении свято придерживаемся трёх следующих:
Если лекарство можно не назначать – его не нужно назначать.
Если манипуляции можно избежать – её нужно избежать.
Если после двух попыток манипуляция не удалась – третью попытку отдай коллеге.
А манипуляции у нас бывают разные и практически все – связанные с втыканием в организм пациента всякого рода острых металлических предметов, а потому – весьма для этого самого организма небезразличные. И, честно говоря, небезопасные. Как, впрочем, и большинство наших лекарств.
Поэтому три золотых правила мы чтим и неуклонно им следуем. Все, кроме Михалыча. Ну, вот нравится ему бурная деятельность. Даже немотивированная. Экшн, так сказать.
Случаев, когда наш юный коллега демонстрировал свою неуёмную тягу к рукоблудию (термин Витаминыча, нашего заведующего, – означает нездоровое стремление доктора во что бы то ни стало сделать что-то с пациентом руками, вместо того, чтобы подумать головой) – не счесть. Вот, к примеру: из последнего, так сказать.
Дежурили мы неделю назад втроём: Михалыч, Витаминыч и я. Всё шло относительно благополучно, пока в палату к Михалычу не поступил новый больной. Наш чудо-доктор привычно натянул колпак с маской – и отправился в палату принимать пациента. В том числе – ставить ему катетер в подключичную вену.
Мы с шефом спокойно занимались своими делами. Как говорится, – ничто не предвещало…
…Пока через час (!) в ординаторскую не вошла сестричка из палаты Михалыча и, потупясь, предложила нам зайти к новому пациенту.
– А что случилось? – хором поинтересовались мы с шефом.
– Ну… Мне кажется, вам нужно там быть! – загадочно ответила сестра.
Витаминыч пожал плечами и направился к выходу из ординаторской.
– Я нужен? – поинтересовался я, не особо желая отрываться от накопившейся за день писанины.
– Да справлюсь, наверное, – самоуверенно заявил Витаминыч и исчез.
Вернулся шеф довольно быстро. И принялся молча нарезать круги по ординаторской, выкуривая одну «Приму» за другой. Без остановки.
Немного зная привычки Витаминыча, я терпеливо и молча ждал. С интересом наблюдая, как едкий дым красивыми клубами заполняет тесное помещение.
Успокоился шеф лишь на пятой сигарете. И коротко сообщил причину своего душевного раздрая:
– Михалыч подключичку ставил!
– Бывает, – кивнул я головой, – И что?
– Палыч, не поверишь! Семнадцать дырок! – Витаминыч вцепился руками в собственные волосы, – И все – справа!
– О……ть! – потрясённо прошептал я.
– Представляешь, я, когда дырки увидел, – первая мысль была: гномик из автомата Калашникова стрелял. Маленького такого… Очередью! – не отпуская волосы, шеф принялся раскачиваться из стороны в стороны, – Палыч, может его побить, а?
– Не поможет, – вздохнул я, – Лёгкое проткнул?
– Опять же, не поверишь: не проткнул! – Витаминыч вскочил и вновь принялся метаться по комнате.
– Мастер! – восхитился я.
– Убью! – возразил шеф и выскочил в коридор.
Откуда долго ещё потом доносились неясная возня и сдавленные крики…
Теперь понятна моя сегодняшняя тревога: Михалыч ушёл к своим больным уже давно. Очень давно: больше часа назад. И до сих пор не возвращался. Ох, не к добру…
Иллюстрацией к моим тревожным мыслям загорелась и заморгала лампочка на нашем «горевестнике» – табло над дверью ординаторской. Пронзительно зазвенел звонок.
Мигала лампочка под номером «3». Палата Михалыча.
– Петрович, подъём! В «тройке» – клиническая смерть!
В несколько секунд мы пронеслись по коридору и влетели в палату.
– Остановка дыхания! – коротко пояснила сестра, склонившаяся у синеющего тела.
– Ромин?! Какого ……..…? – успел удивиться я, прилаживая дыхательную маску к лицу умирающего.
Ну, уж от этого-то я никак не ожидал ничего подобного! Молодой мужик, тридцати с чем-то лет, к нам поступил на плановое восстановление сердечного ритма. Случилась с ним мерцательная аритмия на фоне усталости и перепоя. Бывает у молодых, чего уж там. Ритм мы ему, конечно, восстановили. И сегодня, ближе к вечеру, планировали перевести в кардиологию.
Остановку дыхания Ромин выдать ну никак не должен был! Тем более, что… Я присмотрелся и выругался про себя: пациент, похоже, был в полном сознании! Таращился выпученными испуганными глазами и переводил вполне осмысленный взгляд с меня на Петровича и обратно. Но не дышал!
– Ритм синусовый, сто в минуту. Давление сто сорок на восемьдесят! – сообщил Ванька.
Отлично. Но откуда – остановка дыхания?! Ладно, потом разберёмся:
– Ларингоскоп, трубку! Готовьте вентилятор.
Качнув несколько раз «гармошку», я отнял маску от крайне удивлённого лица несчастного Ромина и быстренько утановил ему в трахею трубку. Петрович потыкался в кнопки аппарата искусственной вентиляции лёгких – тот ритмично запыхтел. Я подсоединил переходник к трубке:
– Кислород добавь! Синеват клиент…
Покончив с первоочередными задачами, мы с Петровичем задумчиво застыли над Роминым. Тот всё так же удивлённо созерцал нас немигающим взором.
– Палыч, мне кажется, или он в сознании? – поинтересовался Ванька.
– Не кажется. В сознании, – буркнул я.