В два прыжка майор подскочил к окну, обнял меня за плечи и засюсюкал:
– Ну, ну, хватит, все позади.
– Да, ты меня ненавидишь!
– Я тебя обожаю!
– Меряешь неприятности в Дашках!
– Кто сказал?
– Нашлись люди!
– Брешут, – убежденно сообщил майор. – Всю жизнь завидовал Дегтяреву, что около него такая баба, как ты!
– Врешь!
– Ей‑богу.
Ремизов вытащил из кармана платок, вытер мои слезы, потом велел:
– Давай сморкайся!
В ту же секунду он ухватил мой нос и потряс. Мне стало смешно. Я отняла у Витьки платок и пожаловалась:
– Я чуть не погибла ночью.
– Знаю.
– Почему Алла хотела меня убить?
– Рюмина?
– Да.
– Не догадываешься?
– Ну, наверное, из‑за того, что я заняла директорское кресло?
Ремизов покачал головой:
– Нет.
– А почему, ты знаешь?
– Да.
Я уставилась на майора, но тот молчал.
– Вот что, Витенька, я прощу тебе все, если расскажешь детально.
Приятель ухмыльнулся:
– Честно говоря, я приехал мириться, думал, ты смилостивишься, услыхав про оптовый заказ.
– И не надейся, только если узнаю правду про Рюмину!
Витька глянул на часы:
– Шантажистка!
– Какая есть!
– Ладно, твоя взяла. Приезжай сегодня, в девять вечера ко мне на работу.
– Почему не сейчас?
– Самому кое‑что неясно, – загадочно ответил Витька, – но к вечеру прояснеет.
Ровно в 21.00 я вошла к Витьке в кабинет. Если быть честной, майор слегка кривил душой, называя эту комнату «моим кабинетом». Более уместно было бы сказать «наш кабинет». Потому что не слишком большое пространство было густо заставлено столами и стульями.
Интересно, как люди ухитряются работать, сталкиваясь локтями? У сотрудников большого желтого дома на Петровке вечно всего не хватает: помещений, бензина, канцелярских принадлежностей, техники… А уж о зарплате лучше умолчим, чтобы не выдавить слезу у посвященных. Мне всегда было непонятно, почему наше государство экономит средства на структуре, которая призвана охранять покой и безопасность граждан? Ну да это риторический вопрос, и, сколько его ни задавай, суть проблемы не изменится.
Кстати, в ведомстве МВД плохо всем. Тем, кто оказался в его ведении без всякого желания, то есть преступникам, и тем, кто их задержал и «раскалывает». И здесь снова возникают вопросы. Насколько я помню текст Конституции, там содержится приблизительно такая фраза: никто не может быть объявлен виновным, кроме как по приговору суда. Но тогда получается, что основной закон страны постоянно нарушается!
Значит, в Бутырском изоляторе сидят те, кто лишь подозревается в свершении преступлений. Тогда почему их запихивают по сто двадцать человек в сорокаместные камеры и почти морят голодом?
Ни для кого не секрет, что содержание заключенного сегодня целиком и полностью падает на плечи родственников. Несчастные матери и жены волокут в изоляторы временного содержания, а затем на зоны все: продукты, одежду, мыло, лекарства и даже строительные материалы для ремонта бараков. А уж о моральных качествах надзирателей умолчим. Главное управление исполнения наказаний не любит распространяться на эту тему, но сотрудников Бутырки несколько раз разгоняли, а кое‑кто из них оказался в стенах печально известной тюрьмищи уже в качестве сидельца. Только на место изгнанных явились такие же, с жадными руками…
Итак, я вошла в кабинет.
– Ну, садись, кофе кончился еще утром, будешь чай? – спросил Ремизов.
– Извини, растворимый не пью, но вам принесла в подарок, – сообщила я, выставляя на стол банку кофе «Амбассадор», пачку рафинада, упаковку чая «Ахмад» в пакетиках, две банки паштета, сыр, колбасу и батон хлеба.