– Нет, – чуть громче произнес незнакомец, – Лидии велел так вести себя Андрей Валентинович. Он постеснялся говорить с дочерью на деликатную тему, передоверил беседу жене. Академик боялся, что у него появятся внуки‑беспредельщики. Кто родится от матери, способной на преступление? Яна появилась на свет вопреки воле академика Бархатова. Исключительно из‑за опухоли.
– Опухоли? – испугалась я.
Незнакомец издал странный звук – то ли кашлянул, то ли чихнул. И вдруг заговорил визгливым сопрано:
– У Сони обнаружили новообразование в малом тазу. Врачи в один голос утверждали, что оно доброкачественное, можно удалить, но на его месте тут же появится новое, и так будет до климакса. То есть Софья обречена постоянно таскаться по больницам и подвергаться хирургическим вмешательствам. А если махнуть рукой и не вырезать опухоль, она переродится в злокачественную. Был лишь один способ вылечиться – родить ребенка. Андрей Валентинович был вынужден разрешить Соне стать матерью. Он сам тогда поговорил с дочерью, и Соня узнала, кто на самом деле был против того, чтобы она рожала.
В трубке снова что‑то щелкнуло, и я услышала мужской бас:
– Иди к гостям и начинай работать. Соня не виновата. Она не преступница – ее подставили. У тебя есть возможность обелить подругу. Начинай!
– Нет, – отказалась я.
– Нет? – переспросил незнакомец. – Помнишь Андрюшу Ройтберга? Тогда тоже ты сказала «нет».
На мгновение мне показалось, что потолок веранды сейчас упадет вниз. В памяти всплыло тщательно похороненное воспоминание.
…Когда мы перешли на четвертый курс, я совершенно неожиданно обзавелась обожателем, странным молодым человеком, студентом литинститута Андреем Ройтбергом. По коридорам вуза, где преподаватели пытались вырастить Пушкиных, Лермонтовых и Толстых, шаталось много нестандартных личностей, но Ройтберг даже на их фоне выглядел диковато. Начнем с того, что парень зимой и летом носил валенки. В декабре он, правда, надевал высокие чесанки, а в мае переходил на укороченный вариант. Еще Андрей не стриг волосы. Иногда он оставлял их распущенными, но чаще стягивал в хвост аптекарской резинкой. Из одежды Ройтберг предпочитал черный свитер, черные брюки, черное пальто, черную шляпу, черное кашне, черные валенки – ни одного светлого пятна в облике поэта было не сыскать.
Когда Андрюша впервые возник на пороге нашей квартиры с букетом черных, явно выкрашенных при помощи туши гвоздик, бабушка не удержалась от вопроса:
– Молодой человек, вы случайно не рыцарь печального образа?
– Нет, – без улыбки возвестил Ройтберг, – я перевоплощение Байрона, несчастная душа, занесенная не в свое время. Вы разрешите мне жениться на вашей внучке?
– Ну, с этим вопросом обращайтесь к Даше, – вздохнула Афанасия Константиновна.
Выставив вон некстати появившегося претендента на мою руку, я принялась возмущаться:
– Не знаю, чего он пристает! У меня близкие отношения с другим парнем, с Костей Воронцовым, фактически я уже считаю его своим мужем.
– Скажи Андрею об этом прямо, – посоветовала бабушка.
– Сто раз повторяла, он не обращает внимания, – рассердилась я, – словно не слышит. Упорно твердит: «Я Байрон, а ты – моя леди Гамильтон [6] ».
Афанасия Константиновна засмеялась.
– При чем здесь тогда Байрон? Ему следовало назваться адмиралом Нельсоном.
– У Ройтберга оба глаза целы, – съязвила я, – неувязочка получается, не похож он на адмирала.
– Кстати, Байрон хромал и был не совсем адекватен, – протянула бабуля.