Он был одним из первых наших социологов, включенных в мировое сообщество. Он еще тогда в шестидесятых объездил весь мир. И один из его приездов из Франции совпал с каким-то праздником. Ребята из его сектора сочинили от его имени юмористический приказ, который начинался со слов: «Сижу я в Сорбонне и, размышляя на вершине «пирамиды», приказываю»… В его секторе был сотрудник по фамилии Лисс. Так вот, одним из пунктом приказа было «Лиса назначить львом», и прочие штучки в таком духе.
— А мне из тех времен запомнилась Татьяна Ивановна Заславская, — сказал Вадим. — Я считаю, что наша социология многим ей обязана. Все началось с того, что она занималась традиционными исследованиями проблем миграции из деревни в город. Уже первые обобщения показали, что проблемы миграции не могут быть поняты сами по себе и требуют анализа всего комплекса проблем деревни в целом. Отсюда выросла проблема нового уровня, которая у них в отделе называлась «системное исследование деревни». Но Заславская на этом не остановилась, поняв, что проблемы деревни не могут быть поняты вне их анализа в контексте всех проблем общества, и она вышла на новый уровень анализа, то есть исследования всего хозяйственного механизма страны.
Где-то, по-моему, в начале восьмидесятых годов она организовала закрытый семинар, где приглашенным строго по списку был выдан текст ее доклада с грифом «Для служебного пользования». Оставшиеся экземпляры текста были заперты в сейфе, и их сохранность лично контролировалась секретарем Заславской. Однако неизвестно как один экземпляр пропал и на другой же день был прочитан по радио «вражескими голосами». Тогда ей и Аганбегяну досталось по партийной линии, а Татьяне Ивановне было запрещено заниматься хозяйственным механизмом.
— Да, кажется, президент США Рейган назвал ее самой смелой женщиной СССР, — сказал Сергей, перебив Валеру. — И это правда. А сколько сил она потратила на организацию хоть какого-то социологического образования в стране.
— Ребята, из серии шуток: кто помнит текст телеграммы, которую якобы получил откуда-то с Кавказа Аганбегян — он был тогда директором Института экономики, — когда Заславскую избрали членкором? — спросил Юра.
— Помню-помню, — засмеялся Вадим. — Текст, по слухам,(я его, естественно, не читал)был таков: «Поздравляем новым членом корреспондента»…
Все расхохотались, а Сергей сказал:
— Предлагаю попить кофеек. Раз уж мы так разговорились, значит, скоро не разойдемся. Сейчас одиннадцать вечера. Кто знает, когда еще встретимся. Вся ночь еще впереди. Так что, я думаю, нам нужно зарядиться энергией. Митек, будь добр, организуй-ка кофе. Ты знаешь, где кипятильник и все прочее, — обратился он к незнакомому Инге Сергеевне молодому коллеге.
— Будет сделано, — с готовностью и весело ответил Митя, высокий худой парень.
— А помните, какие семинары были вокруг Аганбегяна? — снова оживившись, заговорила Инга Сергеевна. — Сколько спорили вокруг каждого понятия. Что есть «предмет» социологии, что есть «свободное время», что есть «текучесть кадров», что есть «личность», что есть «культура», что есть «методология».
— А как красив был Аганбегян, — вставил Юра, — . Казалось, что он сошел с иллюстраций к восточным сказкам. Он был почти ровесником многих из нас, и многие говорили ему «ты». Но его титул: член-корреспондент в тридцать один год! Его эрудиция, смелость мысли и божественная красота определяли масштаб дистанции между ним и нами, и мы все признавали его подлинное лидерство. Весь женский пол буквально млел, хотя Аганбегян не давал повода для кокетства. Вместе с тем один из сотрудников института в неформальной обстановке любил шутить, спрашивая каждую женщину: «А ты бы влюбилась в Аганбегяна?». Обычно этот вопрос заставал всех врасплох, и однажды был получен такой ответ: «Влюбиться в Аганбегяна — это слишком тривиально, потому что не влюбиться в него нельзя». Вообще-то его судьба, с моей точки зрения, полна драматизма. Природа его одарила щедро — и талантом, и могучей энергией. Когда-то за ним пошли все энтузиасты хрущевской волны, жаждущие экономических реформ, подлинного анализа экономической ситуации в стране. Многие побросали насиженные места в Москве, Ленинграде, Киеве, на Кавказе…
— Так, кофе подано, — прервал Митя.
На маленьком холодильнике, использованном в качестве столика, стояли чашки, стеклянные и пластмассовые стаканы, наполненные горячим ароматным кофе. Разобрав кофе, все снова сели за стол.
— Спасибо, Димочка, — сказал Сергей, — садись, — он подвинулся на диване, указывая место рядом с собой.
— Да-да, садись и слушай. Это, между прочим, очень поучительно для тебя, — сказал Виктор, обращаясь к молодому ученому. — Ведь тебе сейчас примерно столько, сколько нам было тогда. И эта перестройка сейчас в ваших руках. Упустите, как мы когда-то в хрущевские времена, и вы и ваши дети окажетесь потом в еще худшем дерьме, чем мы. Так что слушай и извлекай уроки. Да-да, извлекай уроки. А об уроках стоит подумать всем нам. Вы только вдумайтесь в то, что происходит! Началась перестройка, гласность, и вдруг, когда, казалось, за семьдесят лет была на корню задавлена свобода не только слова, но и мысли, с первых дней нас потрясла публицистика и литература своей абсолютной готовностью к анализу нашего общества в прошлом, настоящем и будущем. Какие шедевры анализа нам представили журналы и газеты.
Я помню, статья Шмелева «Авансы и долги» в «Новом мире» для меня была откровением. А феномен «Огонька», «Московских новостей», «Аргументов и фактов», телевизионных программ «Взгляд» и других… Я все думал: когда это они успели сформироваться? Когда? Как? Без подготовки, с первых дней буквально, когда ни руководство страны, ни мы, простые смертные, не успевали даже подготовиться к перевариванию этой новой, будоражащей информации. Мы даже боялись ее. Казалось, что она нас на что-то провоцирует.
— Да-да, помните, тогда появился анекдот? — перебил Юра смеясь. — Звонит старый приятель и говорит: «А ты читал, что сегодня в «Правде» напечатано?» — «Да, знаешь, я потрясен. Надо же так открыто», — говорит второй. «Ну ладно, прощай, — прерывает первый, — это не телефонный разговор…»
— Так почему же, — продолжил Виктор, перебив Юру, — журналисты, публицисты встретили гласность во всеоружии? Да потому, что они работали, думали ранее. Они работали «в стол», «в ящик», иногда не надеясь при жизни увидеть свои труды напечатанными. Но у них было чувство долга перед будущим, ответственность. С их помощью еще туманная, неясная идея перестройки стала материализоваться и приобрела зримый характер.
А что вынула из столов и ящиков гуманитарная наука? Где наши идеи, анализ, предложения по поводу того, какое общество мы построили и куда мы идем? А потому, уважаемые, — продолжал Виктор, встав из-за стола, чтобы подлить горячего кофе, — что никто из нас, гуманитариев, не может изложить ни академически, ни научно-популярно стратегию развития общества, чтобы каждый понял, что иного пути, кроме как к кардинальной реформе, нет. А не может изложить, потому что ничего нет за душой, а если и есть, то скороспелые выводы, сготовленные сегодня и на сегодня, часто в угоду популизму.
Мы, которые более чем кто-либо должны были настаивать на научной проработке концепции реформ, их научно обоснованном социально-экономическом экспертном анализе и прогнозе, чтобы хоть как-то спрогнозировать экономическое поведение разных социальных групп в обществе в процессе реформ, дать хоть какие-то наметки регулирования поляризации уровня жизни, которое неизбежно сопровождает движение к рынку, что мы предложили? А сейчас все делаем удивленное лицо, что, мол, сейчас, только сейчас, впервые в истории, мы, бедные, с этим столкнулись, и сейчас непременно что-нибудь придумаем для защиты стариков-пенсионеров.