Сейчас Иван сообщил о прислуге, а на работе о ней ни разу не обмолвился. Ура! У нас налаживается контакт. Надо закрепить эффект.
– Хочешь заварю тебе чаю?
– Чем это пахнет? – задал вопрос Иван. – Вроде паленым.
– Утюг! Я забыла его выключить! – подскочила я, бросилась в комнату и подбежала к столу.
Таня, ты коза! Оставила горячий утюг прямо на свежевыстиранной рубашке шефа.
Я быстро сняла утюжок, и мне захотелось провалиться сквозь землю. Передней части у сорочки просто нет, вместо нее здоровенная дыра с неровными желто‑коричневыми краями. Тонкий плед, на котором я гладила, тоже прожжен, подошва утюга почернела.
– Налицо порча казенного имущества, – неожиданно развеселился шеф, вошедший за мной. – Хорошо, что стол не загорелся. Поджог оперативной квартиры – это серьезно. Не переживай, купишь себе новую блузку. О черт, совсем забыл! У меня же на завтра свежей рубашки нет. Следовало домой заскочить, переодеться. Хотя… В ванной лежит вчерашняя сорочка, сейчас я ее постираю.
Иван ушел, но вскоре вернулся.
– Таня, ты не видела мою рубашку? Голубая такая. Вчера вечером, забыв, что нахожусь не дома, я швырнул ее в корзину, а сейчас сорочки там нет.
Я попыталась ответить, но смогла лишь выдавить из себя:
– Она… на столе…
Иван улыбнулся.
– Не надо так сильно расстраиваться из‑за тряпки. Завтра купишь новую. Рубашку мою случайно не видела?
Ко мне вернулся голос.
– Я постирала ее.
– Да ну? – поразился босс. – Огромное спасибо. В шкаф повесила?
Я впервые поняла, какие эмоции испытывает преступник, начиная каяться во всех грехах.
– Иван, мне очень неприятно, но я утюжила твою сорочку. Завтра куплю тебе новую.
– Нет, тут розовая рубашка, – возразил босс. – Не люблю поросячий цвет, он бабский, моя была голубая.
Я пролепетала:
– Она была такой до стирки, а после изменила цвет.
– Шутишь? – засмеялся Иван Никифорович, подходя к останкам шмотки. – Точно, это моя любимая рубашка из очень приятного материала… А почему она больше не голубая? Хотя какая разница…
Иван Никифорович направился к двери, потом притормозил.
– Таня, хочешь шаурму? Или лучше пиццу закажем?
Я сделала отрицательный жест рукой.
– Ну тогда просто чаек попьешь, сейчас я заварю, – пообещал босс.
Лучше б он начал орать, трясти перед моим носом своей рубашкой, топать ногами. От того, что Иван не выдал никакой агрессивной реакции, мне стало только хуже. Надо завтра же купить ему точь‑в‑точь такую, как испорченная.
Я схватила прожженные останки сорочки, сфотографировала фирменный знак, пришитый под воротником, отправила снимок Лизе и тут же ей позвонила.
– Знаешь, где можно купить такую сорочку?
– Вау! – восхитилась Кочергина. – Твой парень одевается у Берлуччи? Да у него денег лом! Ого, даже приве, с ума сойти… Танюшка, ты подцепила олигарха?
– Что такое приве? – занервничала я. – Кто такой Берлуччи?
– Самый пафосный производитель мужских костюмов, – затараторила Елизавета. – Наиболее дешевая пиджачная пара у него стоит три тысячи долларов, но это так, в курятнике навоз убирать. У Берлуччи одеваются звезды, политики и просто очень богатые люди. А слово «приве» на лейбле перед его фамилией означает, что прикид выполнен по особому заказу, его шили не в Азии, а в Милане, в ателье модельера, который сам ткань кроил. Сколько может стоить подобная шмотка, не знаю. Очень дорого.