– Да, я слушаю.
– Желтый цвет-цвет солнца, цвет, обозначающий счастье, – он поморщился, – пожалуй, самое непонятное для меня. Столько лет служу мастерству сложения судеб и не могу его понять. На мой взгляд, счастье просто так, без причины люди не испытывают практически никогда. Оно должно зависеть от стечения обстоятельств. Все остальные чувства главнее обстоятельств, ведь именно под воздействием чувств люди совершают поступки, проживая жизнь, но счастье- это чувство, возникающее в результате поступков, как итог их действий, как подарок, как заслуга… Счастье наполняет душу человека покоем и умиротворением, но оно двулико: человек всегда чувствует отсутствие его, но наличие – нет… Ты слушаешь? – снова спросил он.
– Да.
– Между красным и желтым, между страстью и счастьем есть оранжевый цвет, обозначающий радость. Это чувство также является одним из основных и необходимых. Но оно мимолетно, хоть и практически всегда узнаваемо людьми, в отличие от желтого… Ровно посередине спектра находится зеленый цвет, и он обозначает надежду. Именно потому, что двояко и может смешиваться с любым холодным или теплым цветом, не теряя своей сути, оно и находится посередине… Про нее я не буду рассказывать много, надежда и есть надежда… После зеленого идет голубой цвет – это еще не безразличие, но уже и не надежда, это грусть. Людям она необходима, как и основное чувство, так и примеси ее с радостью, надеждой, любовью… Синий!
Лицо Мастера просияло так, как бывает, когда рассказчик начинает говорить о самом сокровенном, о самом главном… Словно ждет, что после его слов что-то изменится вокруг. Чтобы оправдать его ожидания, Энж улыбнулась.
– Это безразличие! Носителем этого чувства я являюсь, носителем этого чувства, я надеюсь, будешь и ты. Безразличие не вкладывается в полотно как все остальные чувства, его предназначение лечить души, и поэтому мы, Мастера, носящие его, называем себя целителями. Человек страдает и чувствует пустоту? Пожалуйста! Безразличие вылечит все! И человек снова может жить, ведь старые душевные раны не болят больше. Поэтому безразличием как лекарством замазываются пустоты в полотне, как лекарство, оно расходуется только по мере необходимости. Ненависть – очень жестокое чувство, очень сильное чувство. Последний Мастер, носящий ненависть, был наказан за свои поступки, потому что не мог контролировать его. Больше никто не взял на себя ответственность носить фиолетовый кулон…
– Мне все понятно, – после небольшой паузы сказала она, – кроме одного… А как же черный?
– Черный- это не цвет, это отсутствие цвета как такового. Поэтому в полотне человека это смерть.
– Но ведь палитра огромна! Я видела собранные полотна, там много цветов, гораздо больше, чем семь…
– Все промежуточные цвета – цвета, возникающие на границе чувств – это тоже чувства, но они не являются основными, их очень много, и их не перечесть, ведь человек может испытывать одновременно и грусть, и радость, и боль, надежду, стыд, симпатию, страсть и ненависть… В зависимости от оттенка сотворенного цвета на границе, зависит его продолжительность и то, выльется ли это в чувство или останется лишь эмоцией. Эмоции порой очень сильны, но мимолетны и быстро забываются, однако же являются порой роковыми, потому что под их воздействием люди часто совершают ошибки.
В это время Хранитель подкатил к Энж огромную чашу, заполненную стеклянным песком, поверх которого были разложены кулоны разных цветов. Они манили Энж, переливались блеском драгоценных камней, сверкали при свете ламп. Их было ровно семь, все, кроме ненависти. Розовый, красный, оранжевый, желтый, зеленый, голубой, синий.
– Поднеси руку к каждому и прочувствуй его. Закрой глаза. Ты должна выбрать спокойствие. Если кулон твой, то ты почувствуешь спокойствие! Запомни это! Спокойствие! Спокойствие! Ничего, кроме спокойствия!
Но его слова уже звучали будто издалека: терзаемая несколькими чувствами сразу Энж пыталась прочувствовать каждый из кулонов, и каждый из них рисовал ей свою картину, в своих тонах. Под воздействием каждого Энж считала, что нашла свой: не может чужое одаривать такими реальными эмоциями. Но, поднеся руку к другому, думала точно так же уже про другой.
Как ни старался Мастер надеть на шею дочери безразличие, она все же выбрала любовь.
5
Два Мастера схлестнулись взглядами в безмолвном поединке. Каждый отстаивал свою правоту, и каждый из них был прав по-своему. Немой диалог велся на уровне подсознания.
Для Энж была необычна такая манера общения. Ведь не произнеся ни слова, она слышала свой голос, она слышала голос отца. Он также не произнес ни слова, но их мысленный поединок продолжался.
– Как это получается?
– Ты теперь тоже мастер, – он улыбнулся, – привыкай.
– Мне… трудно так общаться, я слышу все твои мысли и слова сразу, и теряю среди них свои.
– Это не мысли, это мои слова. Привыкай. Учись разделять их.
– Прошу, давай поговорим, как обычно.
– Попробуй, – в его словах она почувствовала смех, подвох и умиление.
– Я не смогу?
– Попробуй.
– Отец, я уверена… – Она замолчала, почувствовав, как слова на ее губах растягивались в звуки, долгие, словно язык во рту онемел и не слушался. Пытливый разум пытался найти объяснения происходящему.
Она вспоминала процесс обучения в детстве; ее единственный источник знаний, как и у всех вокруг, но в потоках той информации о происходящем сейчас не было ни слова. Ее обучали искусству, тому, кто такие люди, были даже рецепты приготовления различных блюд (ведь она же должна была знать их, когда у нее появятся свои дети) … Но ни слова о том, как Мастера общаются между собой, ни слова о кулонах, носителях. Словно отрывок из жизни, перед ней возникла странная девочка с кистями и палитрой. Она была растеряна. Столько не нужной никому информации поступало к ней в голову за время ее обучения, и ни крошки знаний о том, чем ей предстояло сейчас заниматься!
Внезапно возникло воспоминание о том, как в детстве она приходила в учебную комнату и брала кисти в руки. С каждым мазком кисти, с каждым штрихом для нее открывался мир знаний. Кто-то из ее расы умел подключаться к знаниям через книги, и она всегда завидовала им. У них не было последствий. Книги были одни и те же, каждая была прочитана по нескольку раз, в конце занятий они закрывались, и оставались ждать следующих обучающихся. Последствия же обучения Энж висели по всему ее дому. Цветные, алляпистые рисунки почему-то являлись гордостью за дочь для ее родителей, ее же саму каждый раз накрывало чувство стыда за них. Сколько раз в конце урока она, опустив кисть, смотрела на то, что нарисовала, впадая в очередной раз в мир знаний, и руки ее опускались. Позднее же, волоча домой, кроме полученных уроков в голове еще и кипу бумажных листов со своими каракулями, она грустила. Знала, что когда придет домой, ее встретит мать с улыбкой, заберет рисунки, просмотрит каждый, похвалит и снова развесит их по дому. И это не давало ей покоя, что-то было в этой похвале противоестественное, непонятное для нее, словно невидимой стеной отделяющее Энж от матери. «Неужели я одна вижу, что создала очередной ужас?» И ей хотелось закричать, чтобы только все вокруг прекратили выражать свои лживые эмоции.
Конечно, до времени следующего урока Энж переставала замечать развешанный «позор», он уже не смотрел на нее с укором со стен дома, но после очередного занятия, история повторялась…
Пока воспоминания картинами прошлого возникали из ее подсознания, и ее душа переживала ту, отдаленную сейчас реальность, ее физическое тело произнесло лишь слово «отец» из всей фразы, которую она собиралась произнести обычным для нее способом. Всего лишь одно слово! В то время, как она успела вспомнить многое, даже прокрутить в голове многие диалоги из прошлого!