После нескольких минут молчания Парис Кипарисофич вновь подозрительно покосился на Конрада:
– Все-таки вы что-то задумали…
– Ничего я не задумал, уверяю вас. Я и думать-то не в состоянии. Мои мысли сами по себе. Я сам по себе.
– Хм… Ну, хорошо… Так что у вас?
Конрад обиженно насупился, отчего профессор беспокойно заерзал в кресле, а кресло беспокойно заскрипело под ним.
– Я семьсот лет, Парис Кипарисофич, – семьсот лет! – учусь актерскому мастерству, беру уроки у самого председателя экзаменационной комиссии, – наконец выпалил Конрад. – И что?
– Что? – участливо полюбопытствовал профессор.
– А ничего! Мошенники! Эта моя судьба – словно оковы земного притяжения. Вы же знаете, каково оно: постоянно тянет вниз и, стоит только оступиться, со злорадством бьет об асфальт, мстит за то, что смеешь ему противиться и ходить вопреки его силе.
– Дальше будет только хуже, – обнадежил Парис Кипарисофич.
– Будет?
– Будет.
– Обещаете?
– Обещаю.
Из Конрада хлынули копившиеся им для сеанса слезы. Парис Кипарисофич любовался рыдающим пациентом с умилением и одобрением. Под этим взглядом Конрад рыдал все более и более самозабвенно. Его сотрясало от рыданий. С каждой стороны кресла возникло по механической руке. Одна из них сочувственно обхватила своею кистью левое предплечье Конрада, а вторая принялась похлопывать его по правому плечу.
– Ну, хватит, хватит. Не переборщи! – прикрикнул Парис Кипарисофич, заметив, что в объятиях кресла пациент почти успокоился.
Механические руки нехотя исчезли. Конрад одновременно испытал облегчение и – под влиянием сделанных профессором обещаний – окончательно пал духом. Но это его почти не тревожило: человек будущего и должен был пребывать где-то между счастьем и довольством жизнью, с одной стороны, и подавленностью духа – с другой.
– Профессор, я не чувствую себя в достаточной мере взрослым.
– Так… Продолжайте.
– Человек ощущает себя взрослым только тогда, когда его начинают воспринимать всерьез.
– Кто-то не воспринимает вас всерьез?
– Да никто не воспринимает. Это никому не выгодно. Гораздо проще смотреть на других свысока и понукать ими по мере возможности. А что делать, когда другой человек ровня тебе? Приходится уступать, делиться, компромисс искать. С ребенком же ничего этого делать не обязательно. «Я так сказал», и на этом ставится точка. Вот и вам легче со мной обходиться как с младенцем, чем как с личностью, имеющей свое суждение и могущей не принять ваши предписания.
– Это интересные мысли. Прямо поток кривознания… Давайте теперь я. Вы позволите?
– Прошу, – нехотя уступил слово Конрад, обычно во время сеансов говорить не любивший.
– Раньше… – Парис Кипарисофич наставительно поднял указательный палец, призывая отнестись к тому, что он скажет, со всей важностью и вниманием. – Раньше люди знали мало, стремились к малому. Вот это и было счастье. И хотя вы понимаете, что вы пришли сюда не за счастьем и что стремление к счастью Всемирной мученической церковью не поощряется, отход от канонов все же допускается, когда того требует разбалансированность спихологического состояния отдельной личности. Так вот, я считаю, что немного счастья – непродолжительного – вам, Конрад, не повредит. Поэтому дам вам совет. Подбирайте достижимые цели. А куда лучше – вообще без них.
– А разве не счастье – достигнуть недостижимое? – заупрямился Конрад.
– Этак мы дойдем до того, что вам захочется познать себя. Что, как вы знаете, не приветствуется.
– Знаю… – понуро подтвердил пациент. – Не понимаю только, как можно жить в мире, не познав себя и свое истинное место в нем. Да еще жить вечно… Это – все равно что облететь Землю за сорок минут на суперракете и на этом знакомство с ней закончить.
– Можно, можно. И даже желательно, дорогой мой Конрад. Познавшие себя и свое место в мире стараются из него уйти. Это мы уже проходили. Я вам пропишу у нас курс дезинфекции сознания. Но на сегодня, извините, все. У меня через несколько минут следующий сеанс.
Конрад молча кивнул и осенил себя традиционным псевдокрестным знамением – злобно ущипнув себе лоб и три точки на груди.
4
Утром следующего дня Конрад проснулся другим человеком. Он был пуст. Единственными жившими в нем чувствами были ненависть и жажда мести. Никогда прежде он их не испытывал. Ощущения эти были ему приятны.
Было утро субботы, но для приемной комиссии это был обычный трудовой день, поэтому, проглотив легкий завтрак, состоящий из безвкусной фиолетовой смеси, предложенной ему пищевым принтером, и стакана воды, Конрад направился прямиком в Дом актерской гильдии.
Комиссия почти в том же составе, что и накануне, досматривала за длинным столом сны, хоть тараторящий на разные голоса конкурсант и старался изо всех сил привлечь ее внимание.
– Слышь, приятель, – неожиданно для самого себя Конрад обратился к конкурсанту предельно развязным тоном, – подожди-ка пару минут снаружи, а?
При появлении Конрада комиссия заметно оживилась. Узрев в руках своего бывшего протеже известный ему по многим научно-фантастическим боевикам предмет, Пафл Пафлыч воровато улыбнулся и стал сползать под стол. Внутри человека-часов ойкнула пружина, а человека-бутылки – взволнованно забулькало вино. Волк Ярос Эрослафофич отчего-то заблеял и принялся остервенело царапать пол, словно пытаясь вырыть в нем укрытие. Григорий Григорьефич Негригорьев оправил мини-юбку и прикусил себе палец – наверное, чтобы не завизжать. Его примеру с пальцем последовал и Гомер Селигерофич, завесивший глаза локонами, чтобы случайно не встретиться с Конрадом взглядом.
Минна Богуслафофна Елейнова, единственный мужчина во всей этой разношерстной и разнопредметной компании, скривила губы и строго бросила:
– Так… Конкурсант Томилин, если не ошибаюсь? Мы же с вами вчера расстались.
– Расстались, да, – подтвердил Конрад, – но не отделались.
– Мы ни от кого никогда не отделываемся, – уточнила Минна Богуслафофна. – Ждем вас как обычно через пять лет. А сейчас соблаговолите освободить помещение. У нас экзамен.
– Вижу, что экзамен, – на Конрада нахлынула волна дерзости. – Но вы ведь для себя все заранее решили. Так почему бы вам не сказать этому парню, что в его присутствии здесь смысла нет? И что он может больше не приходить ни через пять, ни через десять лет. Что ему вообще не нужно здесь больше появляться никогда.
– Ну, это не вам решать, – провыл Ярос Эрослафофич. – Мы тут сами определимся, кому и когда тут не появляться.
На глазах Конрада сами по себе выступили слезы. Он понятия не имел, что плакать от несправедливости и жалости к себе по прошествии восьмилетнего возраста было делом постыдным – так все перемешалось за последние тысячелетия. А потому плакал он свободно, не скрывая слез и даже их не вытирая, а, наоборот, намеренно демонстрируя собравшимся душевные раны, нанесенные их бездушием.
– Коня, мальчик мой… – голова Пафла Пафлыча, ободренного переменившимся видом своего воспитанника, вновь возникла над поверхностью стола, однако по существу сказать ему было нечего, поэтому он осекся и просительно уставился на Конрада.
– От имени всего разумного объявляю вас… – Конрад на секунду задумался и со вздохом, глотая соленые слезы обиды, добавил: – и себя… врагами человечества. Раз уж у нас такое человечество, то не грех ему и врагом быть.
Человек приходит в мир готовым отдаться ему, а мир удивляется и говорит: «Ты не нужен мне. Но раз уж пришел, так и быть, оставайся, но где-нибудь там, в сторонке». Этот мир не хотел Конрада таким, каким он видел себя сам. Ему же не нужен был мир, видящий в нем лишнюю деталь.
Спокойным движением, не задумываясь о том, что он делает или что нужно делать, Конрад снял с предохранителя лазерный пистолет и направил его в сторону предводителя Чужих. Морду монстра на долю секунды исказил страх. Вдруг в ней возникла дыра, из которой с воем вырвался зеленый пар разрываемой плоти. Лапы хищника на мгновение вскинулись вверх, но только чтобы тут же опрокинуться вместе с телом на пол.