Мгновенно представ пред княжески очи, тот склонился в поясном поклоне и, не разгибаясь, вымолвил:
– Не вели казнити, княже!
– Молви скоро, – негромко велел Василий, нахмурив брови и с тревогой во взоре.
Слуга, так и не разогнувшись до конца, не поднимая глаз на Великого князя, стал быстро, но внятно рассказывать, что уже четверть часа назад к монастырским воротам по глубокому снегу движется череда саней, крытых рогожами. Чай уже с горы съехали да добрались до обители. Саней-то сотни полторы. Судя по слухам от окрестных смердов, в каждых санях по два доспешных воя, а третий ведет запряженного коня. Де ко княжеской стороже подобрались еще в темноте и сняли тую врасплох…
Тут северные врата собора со скрипом распахнулись, и в храм с криком ворвался один из доспешных дворян князя. Простужено и хрипло проорал он во всю глотку:
– Беги, княже-господине, спасай ся! Можайцы в обители, да Шемякины люди уже сторожу поимали у воротъ…
Служба в храме, и без того уж притихшая, прервалась совсем. Резко обернувшись в сторону раскрытых церковных врат, князь увидел, что в деснице воина зажата обнаженная, окровавленная сабля, а обе длани и лицо его в крови. Медлить было нельзя ни минуты.
– Иван! С Семеном да Митрием скоро берите сыновъ, да бегитя ко мнихамъ. Спрячуть чай в кельяхъ, – негромко, переходя на шепот, но твердо выпалил Василий.
– Како же ты, княже? – с мольбою вопросил Иван.
– Ступаите, вборзе! – уже с нетерпением крикнул Василий.
Дмитрий и Семен Ряполовские послушно схватили на руки княжеских чад – Ивана с Юрием и бросились к раскрытому порталу.
– Несть! – зычно крикнул Василий. – Уходьте полуденными[6] вратами!
Митрий и Семен послушно исполнили волю князя. За ними поспешил Иван Ряполовский.
– Иванъ! Гляди же, сыновъ моих убереги! – крикнул князь вдогон.
Затем, обернувшись к иконостасу, наложил на себя крестное знамение и молвил:
– На все воля Твоя, Господеви!
– Княже, бегти надо ти на конюшенный дворъ, – вымолвил пораненный воин, опускаясь пред Василием на колени, теряя силы и подплывая кровью.
– Спаси тя Христосъ, – промолвил князь и ринулся в открытые врата северного портала. По глубокому снегу небыстро добежал он до конюшни. Запыхавшись, открыл воротную створу и увидел, что у коновязи нет ни одной лошади.
– Не бе мне коня уготовано! – в отчаянии крикнул он.
Произнеся это, Василий напряженно осмотрелся и вновь побежал в собор. Быстро добравшись туда, велел мнихам накрепко затворить все врата. Те с перекошенными от страха лицами беспрекословно исполнили приказ князя. Василий осмотрелся. На полу в луже крови лежал воин его двора, что предупредил господина, подняв сполох. Над ним склонился кто-то из монастырской братии. Василий подошел и присел пред лежавшим воем. В церковные врата забарабанили, требуя открыть.
– Живъ ли? – спросил Василий монаха.
– Живой есть, токмо язвленъ зле, – негромко отвечал мних.
– Почто же зде ти, княже? – прошептал воин сквозь зубы, открыв глаза.
– Понадеял ся язъ грешныи на крестное целование… не повеле себе ничего уготовити, – отвечал князь со скорбью в голосе.
В ту минуту в северные церковные врата ударил таран.
– Отворяите! Ни то силою врата сымемъ! – орал кто-то снаружи.
Удары в воротные створы становились все сильнее и сокрушительнее. Посыпалась штукатурка с фресками.
– Княже, воспрети имъ крушити церковныя врата, – молвил с трепетом кто-то из братии.
Василий подошел к запертым вратам и громко вопрошал:
– Эй! Есть среди вас кто из бояр, аль бо князь?
– Кто самъ есть таковъ? – послышали снаружи.
– Великии князь Московскии, – сказано было в ответ.
– Великий князь Димитрий на Москве! Ту же несть Великому князю, – последовали ответ и веселый гогот.
– Цыцъ те, холопы! – прикрикнул кто-то грозно снаружи
– Зде язъ есть, боярин Никита Добрынскии, княже! Узналъ ли мя? – громко произнесено было тем же голосом.
– Узналъ ти, Никита. Чего хочеть брать мой князь Можайскии Иван Андреевич?
– Вели мнихамъ отворити врата, княже, – ответил Добрынский.
– Поди, Никита, молви Ивану, де хочетъ Димитрий (Шемяка) Великого стола, отдамъ ему. Перескажи, де приму постригъ зде же в Троице, не выиду из обители. Буду Господа молити за братью свою. Не помыслю никоего лиха супротивъ братьевъ! – со слезами на глазах, но уверенно и твердо промолвил Василий сквозь запертые врата.
С той стороны слышен был лишь негромкий разговор. Однако удары тарана прекратились.
– Что же ти, Никита? Поидеши ко Ивану? – вновь спросил Василий с тревогой в голосе.
– Вели отворити, княже! Ино врата сымемъ, ино храмъ пожжемъ, не вводи во грех, – отвечал боярин.
– Отворимъ, княже, льзя ли храмъ пожещи? – негромко и неуверенно запричитали мнихи.
Василий оглядел суровым взором братию и тихо, но твердо молвил:
– Отворяите.
– А ты, отче, – обратился он к мниху, указуя на раненого, – пригляди за слугою моимъ, уврачуй раны. Сполнишь, не забуду сего…
В полутемном храме раздался глухой удар затвора и скрип отворяемых церковных врат. С клубами пара в храм ворвались десятки вооруженных воев, принявшихся избивать мнихов. Минуты через три, гремя подковами кованых сапог, к Василию Васильевичу подошел дородный, крепкий как дуб, раскрасневшийся от мороза в шубе наброшенной на плечи, с мечом на поясе, доспешный боярин Никита Добрынский, и, положив длань десницы князю на десное рамено, молвил:
– Поиманъ еси, ти княже, Великимъ княземъ Дмитриемъ Юрьевичемъ…
А еще через полчаса голые сани со связанным полураздетым пленником, плечи которого прикрыты были старым тулупом, помчались по зимней дороге в Москву. С ним на санях сидели двое воев-стражников – то были холопы князя Можайского.
* * *
В монастыре какое-то время еще царил сполох. Люди Шемяки и можайцы искали, вязали, били москвичей и сторонников князя Василия. Но монахи успели спрятать княжичей с Митей Ряполовским на сеновале близ трапезной. Иван да Семен Ряполовские укрылись в погребах. Запомнился на всю жизнь маленькому княжичу Ивану тот страшный день. Когда монахи привели их на сеновал, спешно раскидали стог и посадили их в него, маленький Юра от испуга заревел во все горло. Иван и сам готов уж был пустить слезу, но Митя Ряполовский, насупив брови, серьезно пригрозил:
– Не можно, княжич, слезе попущати. Достойно ли ти еси? Вона лутче угомони меньшого братца.
Пока монаси закидывали их сеном, Иван с дрожью в голосе и с трепетом в сердце вытирал слезки на глазах брата и уговаривал:
– Юрочекъ, цыцъ ти. Будеши выти, злые волци услышатъ яко плачеши, приидуть и съядять ны.
Наконец уговоры Ивана подействовали. Меньшой брат успокоился. Да и монаси надежно обложили их сеном со всех сторон. Им втроем стало тепло и уютно. Юра засопел, уснул. Вдруг в трапезной по соседству послышалась матерная брань и глухие удары. Иван понял, что злые люди, которые ищут их, крушат столы и лавки, опрокидывают и бьют глиняные горшки и посуду. Заскрипела и хлопнула дверь. Наглые, обозленные, пьяные голоса и шаги людей послышались совсем близко. Митя Ряполовский зажал обеими дланями рты княжичам. Вдруг что-то острое, жесткое и длинное, рассекая сено, прошло в вершке над головой княжича. Прошло и тут же было утянуто назад. Затем точно также, но далее за их спинами, и раз, и другой. По напряжению длани Митрия Иван понял, что тот сжался в комок, обняв и притянув княжичей к себе. Юрочек уже спал, пуская пузыри носом.
– Нету ти ни кого зде! Кому ту быти?
– Разбегли ся сучьи дети!
– Поидемъ отсель! – слышал Иван хмельные голоса.
Вновь заскрипела и хлопнула дверь. Шаги удалялись. Наступила продолжительная, звенящая тишина. Слышно было только, что где-то под стогом копошилась мышь…
– Копиемъ стогъ насунули, суки (Копьем в стог кололи, суки), – прошептал Митрий еле слышно и с дрожью в голосе.