Новое препятствие, воздвигнутое стариком на пути Ивана Моисеича, настолько смутило его, что он оторопел и некоторое время, растопырив в стороны руки, стоял перед дверями квартиры, как соляной столб. Такого оборота событий он не ожидал. Конечно, где-то в глубине души, как самое неприятное, допускалась возможность получения некоего отрицательного результата, но все же не настолько враждебного. Некоторое обострение отношений вполне могло состояться. Она могла не пустить его или обидеться, посмеяться над ним или просто прогнать. Но это все имело возможность для преодоления. Пусть не сразу, но убедительные аргументы в защиту своей собственности, в конечном итоге, возымели бы должное действие. Он представлял себе как она швыряет на пол портфель, а он, театрально заламывая руки, смиренно попросит прощения за своей неожиданный уход, и, в конечном итоге, добивается снисхождения. Она опять завлекает его, а он, как настоящий мужчина… Какая наивность.
Мысли спутались в голове Ивана Моисеича. Эмоции стали стремительно сменять одна другую. Некоординированные жесты и движения перемежались стенаниями с экспрессивными выражениями боли и отчаяния. День утомительного сидения в сыром подъезде дома давал о себе знать. Нестерпимо болела спина и ноги, страшно хотелось есть, полежать на мягкой пастеле, но пуще умыться, пусть даже под тонкой струйкой холодной воды.
Да, слишком утомлен оказался мозг для того чтобы принять правильное решение в этот решительный момент жизни. Поэтому он не поверил старику. Неоправданно агрессивно тот вел себя и явно не хотел идти на контакт. Почему? Если старик ничего не знал, то он мог это объяснить более спокойно и доброжелательно. Но тот намеренно не желал отвечать на вопросы, избегал их, словно ему приходилось делать это десятки раз в день. Следовательно, старик что-то знал, но не хотел об этом говорить. Значит, его нужно заставить. Но как? Просто сидеть, ждать или действовать? Если ждать, то как долго? А если действовать, то как следует правильно поступить? Ну, не идти же в милицию с жалобой на старика, за то, что тот прячет у себя в квартире Аню, забравшею его портфель?
Иван Моисеич решительно подошел к двери и снова нажал на звонок.
– Кто? – раздался скрипучий голос из-за двери после третьего весьма продолжительного и требовательного напоминания о наличии визитера.
– Простите меня, пожалуйста, за беспокойство, – как можно более спокойно и ласково начал Иван Моисеич, – Но вынужден еще раз справиться у вас относительно Ани. Поверьте, она очень нужна мне. У нее остался мой портфель, коричневый, кожаный с двумя замками, с бумагами. Он очень мне нужен. Помогите, пожалуйста.
– Я уже ответил вам, что не знаю никакой Ани. Вы ошиблись, молодой человек.
– Я не мог ошибиться. Поверьте. Я вчера был здесь вместе и забыл свой портфель. Вчера, возле дивана. Посмотрите, пожалуйста. Он наверняка еще лежит там.
– Вы путайте ни меня, ни себя. Нет здесь ни Ани, ни вашего портфеля. Уходите.
– Если вы мне не откроете, то я буду вынужден заявить в милицию.
– А если вы немедленно не уйдете, то я сам вызову милицию.
– Вызывайте. Вызывайте потому, что я никуда не уйду, пока не верну свой портфель. И если нужно буду колотить в вашу дверь всю ночь.
– Вы начинаете мне надоедать.
– Ты сам мне надоел. Открой немедленно. И отдай мой портфель.
– Отстаньте от меня со своим портфелем.
– Не отстану. Пока не отдашь портфель, старый негодяй.
– Вы просто хам!
– Если не откроешь, то я выломаю дверь к чертовой матери!
– Это уже переходит всякие границы! Немедленно уходите и оставьте меня в покое со своим портфелем, хулиган!
– Да вы просто жулик!
– Да как вы… посмели!?
– Жулик и вор!
– Я вас предупреждал. Я звоню в милицию.
– И скажи им, чтобы быстрее ехали, мне уже надоело торчать здесь. Я уже здесь целый день торчу, что б вам всем пусто было!
Старик ничего не ответил из-за двери. На лестничной площадке воцарилась полная тишина, ненадолго. Минуты через три возле подъезда резко затормозила машина. Хлопнули дверцы и несколько человек стали стремительно подниматься по лестнице. «Лучше бы я ушел», – подумал, вдруг, Иван Моисеич, когда к нему подлетели трое здоровенных парней, к милиции явно не имеющие никакого отношения. Их намерения явно читались на замороженных лицах. Двое бесцеремонно схватили Ивана Моисеича под руки, а третий деликатно позвонил в знакомую дверь.
– Этот? – спросил он.
– Он самый, – выглянул из-за двери старик, – Успокойте его. Шумный.
– Сделаем.
Иван Моисеич никогда не предполагал, что его тело может так мало весить. Два парня стремительно вынесли его на улицу под руки и, как мешок картофеля, закинули на заднее сиденье черного тонированного джипа, после чего с двух сторон спрессовали своими каменными торсами. Третий, звонивший в дверь, вполоборота повернулся к с переднего сиденья и, по-хамски обдав сигаретным дымом, спросил:
– Чего шумел?
– Я ищу Аню. Она живет в этой квартире.
– Чего к Титычу лез?
– Я не лез к нему. Я только хотел спросить про Аню.
– Кто такая Аня?
– Это моя… подруга.
– Ты кто?
– Я всего лишь литературный редактор в одном журнале.
– Журналист?
– Я работаю в редакции, – шестым чувством Иван Моисеич понял, что сказал что-то лишнее.
– Чего надо было от Титыча?
– Я хотел видеть Аню. Она живет в этой квартире. Вчера я у нее там был и оставил своей портфель. В нем бумаги. Понимаете?
– Ну, и что?
– Я хотел забрать свой портфель.
– Чего ты мне тут пургу метешь?
– Аня привела меня в эту квартиру, понимаете?
– Слушай. Я все понимаю. Чего тебе от Титыча было нужно?
– Мне от него ничего не было нужно?
– Тогда зачем к нему лез?
– Не лез я к нему!
– Врешь.
Ивана Моисеича в последний раз били в далеком детстве. В начальной школе на перемене ребятишки из параллельного класса пытались ему внушить некоторые истины из области национального вопроса. Все происходило настолько наивно, и было так давно, что все неприятные физические ощущения, связанные с этим, начисто стерлись из его воспоминаний. Поэтому оглушительность прямого удара в лицо и резкая, нестерпимая боль, обрушившаяся вслед за ним, настолько парализовали сознание, что когда он через несколько минут пришел в себя, то машина уже ехала. Смеркалось. Во рту было полно крови.
– Очухался? – третий смотрел на него вполоборота.
– Я ничего не хотел плохого. Я просто искал Аню.
– Зачем ты лез к Титычу?
– Я искал Аню.
Второй удар снова выключил сознание Ивана Моисеича. Когда он очнулся, они уже подъезжали к Смоленскому кладбищу. Мертвящий холод пробежал по всему телу. От ребят веяло холодной решимостью и смертью.
– Сам пойдешь или тебя вынести?
– Ребята, простите, я ничего не хотел плохого.
– Вылезай.
Один из рядом сидящих схватил его за волосы и грубо выволок из машины. Иван Моисеич взвизгнул от резкой боли, но тут же получил сильный удар ногой в живот. Дыхание резко перехватило, сознание снова померкло. Тем временем его притащили к свежевыротой могиле возле самой ограды кладбища.
– Слушай, журналист, последний раз спрашиваю, чего тебе было нужно?
– Я хотел видеть Аню, правда, поверьте, простите, я ничего не хотел плохого…
– Я тебя сейчас здесь зарою, понял?
– Не надо, прошу вас.
– Если ты мне не скажешь, чего тебе было нужно, я тебя здесь зарою, падла.
– Аню… Мой портфель… ничего больше…
Его били минут десять. Сильно с разных сторон, профессионально, соизмеряя силу ударов с тем, чтобы больше ни на секунду не выключалось сознание и он полной мерой ощущал всю боль, какую только они способны были у него вызвать. Захлебываясь в крови и едва переводя дыхание, Иван Моисеич все повторял и повторял свое бесконечное признание: «Аню… Мой портфель… Больно…».
Наконец, они сбросили избитое тело на дно могилы.
– Кончать будем?