– В ресторане была, – засмеялась Мила.
– Да ну? С Вадиком? – догадалась Элька. – Ну и что, что? В ее голосе было нетерпеливое любопытство.
– Да ничего! Выпили вина, посидели.
– И все? – Элька была разочарована.
– Ну, хоть целовались? – с надеждой спросила Элька.
– Что я, больная? Сразу вот так, – обиделась Мила.
– Ну, о чем хоть говорили-то? – голос Эльки потускнел.
– Да так, всякое.
– Ну, а вообще, как он тебе?
– Да знаешь, Эль, мне его жалко. Хороший, умненький мальчик. Из хорошей семьи, воспитанный…
– Еще бы! – перебила Элька. – Ты знаешь, его сам Брежнев маленького на руках держал. Дед чуть не маршалом был.
– Странная ты, Эль! Ну причем тут дед? Какая разница, кто был тот, кто другой? Я про Вадика говорю.
– И я про него, – не смутилась Элька. – А чегой-то тебе его жалко? У него, слава Богу, дом – полное счастье. Через год окончит институт, папа на любую престижную работу определит.
– Не сомневаюсь! – ответила Мила. – Может быть, у него и все есть, только нет главного.
– Чего это? – удивилась Элька.
– Нормальной семьи. Мать где-то там, отец – один, здесь. Парень вроде как сам по себе. Ни любви, ни ласки.
– Вот ты и дай ему эту любовь и ласку, – засмеялась Элька.
– Да нет у меня к нему ничего, кроме жалости, – разозлилась Мила. – Ну не воспринимаю я его всерьез.
– Ну и дура ж ты, Милка! Такой парень! Да тебе полгорода уже завидует, а ты нос воротишь. Не хочу даже с тобой разговаривать…
В трубке несколько секунд сопел и пыхтел Элькин голос, потом она сказала просительно:
– Ну, ты хоть не спеши. Не пори горячку. Сама говоришь, парня жалко. Да и все равно у тебя другого-то сейчас нет.
– Обещаю, – весело сказала Мила.
– То-то, – похвалила Элька. – Уж, по-крайней мере, с Вадиком не стыдно на людях показаться. Это не твой бывший, у которого все на публику. В магазин зайдет – деньгами трясет, шумит, всех на уши поставит.
– Ладно, Эль! Уже поздно, завтра договорим.
Мила не любила, когда говорили об Андрее, тем более плохо, Что было, то прошло. Как говорит отец: «De mortus aut bene, aut nihil4».
Мила умылась, почистила зубы, поставила будильник на семь, добралась до подушки, и как в бездну провалился в глубокий сон.
Глава 7
Машину они продали за два миллиона рублей, что приблизительно соответствовало двумстам тысячам тех денег, за которые они ее покупали. Наиболее привлекательным Виталию Юрьевичу показался банк Менатеп, хотя у него в голове как-то сразу возникла ассоциация с «Бутеноп» из Козьмы Пруткова:
Марш вперед! Ура Россия!
Лишь амбиция была б!
Брали форты не такие
Бутеноп и Глазенап!
Название было на слуху, да и само помещение банка вызывало доверие. Кругом мрамор, золотом блестит медь начищенных дверных ручек, дорогая офисная мебель, компьютеры на столах банковских работников – все солидно, в отличие от сберкасс, куда Виталий Юрьевич деньги категорически нести не хотел. Сберкасса для него была прожорливым чудовищем с ненасытной пастью. В эту пасть уже провалились сбережения покойной матери Виталия Юрьевича: шесть тысяч, которые она копила полжизни, откладывая помалу и отказывая себе в необходимом. Это были деньги «на черный день», на похороны, на старость. Шесть тысяч по тем временам – это без малого двухкомнатная кооперативная квартира или новая машина. Одну тысячу, правда, Виталию Юрьевичу государство позволило получить на похороны. Но эта тысяча уже была по стоимости совсем никакая и, чтобы похоронить мать, ему пришлось добавить еще две тысячи.
В банке их встретили обходительно, вежливо, убедительно ответили на все вопросы, и выходило, что банк сверхнадежен, уставной капитал – выше некуда, а проценты по вкладам неуклонно повышаются, так что никакая инфляция вкладчикам не страшна.
Продолжай атаку смело,
Хоть тебе и пуля в лоб —
Посмотри, как лезут в дело
Глазенап и Бутеноп.
Виталию Юрьевичу выписали сберегательную книжку со счетом на два миллиона рублей.
Домой они с Ольгой Алексеевной шли пешком. Опять была весна, и опять пахло сиренью, и молодая зелень радовала глаз. Стоял тот теплый майский день, когда не хочется забиваться в душную квартиру и тянет на воздух – в парк или просто погулять по улицам. Настроение у Виталия Юрьевича было приподнятое: и оттого, что погода стояла хорошая, и оттого, что деньги, наконец, пристроили в надежное место.
– Смотри! – Виталий Юрьевич тихонько толкнул локтем Ольгу Алексеевну.
Через дорогу шел цыган в пиджаке и брюках, заправленных в заляпанные грязью сапоги, на голове сидела набекрень зимняя пыжиковая шапка; из-под пиджака выглядывала красная шелковая рубаха. За цыганом семенила молодая цыганка в шикарном норковом полушубке и в стоптанных так, что ноги разъезжались в разные стороны, туфлях. Цыган, словно почувствовав внимание к себе, повел головой в их сторону, рот приоткрылся в белозубой улыбке, черные роскошные усы, лихо закрученные в ниточку, приподнялись вместе с губой. Цыганка поспешала за размашистым шагом своего мужчины, и смоляные косы мотались из стороны в сторону. Машины притормаживали, пропуская их, и раздраженно сигналили.
– Вот беззаботный народ, – засмеялась Ольга Алексеевна.
– Да ты посмотри, сколько в них жизни и достоинства, – живо отозвался Виталий Юрьевич. – Сапоги грязные, а он – барон, и все остальное трын-трава. А у нас вечные проблемы.
– Почему ты думаешь, что у них нет проблем?
– Ну, свои проблемы, конечно, и у них есть. Но они живут с природой в большей гармонии, чем мы, а поэтому, наверно, более счастливы, чем мы.
– Счастье – понятие относительное. Кто более счастлив, кто менее, – трудно объяснить.
– Ты права. Только я вслед за Гербертом Спенсером сказал бы, что это понятие не относительное, а разнообразное. Его слова: «Во все времена, у всех народов, у всех классов иначе понимали счастье. Если сравнить воздушные замки крестьянина и философа, то архитектура окажется разной». Что-то вроде этого…
– Да разница небольшая, – сказала Ольга Алексеевна. – Иван с первого этажа любит свою корявенькую Вальку и по-настоящему с ней счастлив. Попробуй кто скажи ему, что она уродина, – морду набьет.
– То есть, «у хорошего мужа и чулында – жена», – засмеялся Виталий Юрьевич. – А ты знаешь, среди простых людей больше счастливых, чем среди богатых. Лишние деньги – от лукавого… И вообще, все духовные проявления человека идут от сердца, а не от ума.
У белого кирпичного двухэтажного здания, за металлическим решетчатым забором толпилась кучка людей.
– Что за демонстрация? – поинтересовался Виталий Юрьевич.
– Так это РДС, – ответила Ольга Алексеевна.
– Что за РДС такой?
– «Русский Дом селенга»
– Селлинга? Продажи, что-ли? У нас все теперь на иностранный манер. И что же они продают?
– Да ничего они не продают, – хмыкнула Таисия Ивановна. – Это финансово-инвестиционная компания. Говорят, они дают по вкладам 500 процентов, больше, чем любой банк.
– Этого не может быть, – не поверил Виталий Юрьевич. – А если это так, значит что-то нечисто.
– Не знаю. Говорят, – пожала плечами Ольга Алексеевна…
На следующий день Ольга Алексеевна пришла домой возбужденная и, захлебываясь от избытка чувств, затараторила:
– Ты знаешь, Виталик, я сегодня встретила Анну Петровну. Помнишь, экономист из «Отдела технической подготовки производства»? Так вот, она чуть больше полугода назад вложила в РДС двести тысяч, а недавно получила больше шестисот тысяч. И это только проценты. А те, свои двести тысяч, еще оставила.
– Врет твоя Анна Петровна, – безапелляционно отрезал Виталий Юрьевич.
– Да она мне книжку показала. У них не так как в сберкассе или в банке, они увеличивают ежедневно взнос на пять рублей на каждую вложенную тысячу. А это даже больше, чем 500 процентов в год.
– Интересно, как это они умудряются выплачивать такие деньги? Если это пирамида, то есть последующие получают деньги предыдущих, то это афера. И в таком случае государство должно было прикрыть эту лавочку.