Федька, словно изваяние, маячил среди тюков.
– Дура ты! – обиделась девушка. – Зачем позволяешь на себе ездить! Смотри, какую морду отъел, словно собачья будка!
Федор побагровел, разинул было рот, но в ту же секунду ойкнул и присел.
Я ухватила бело‑красную сумку, крякнув, зашвырнула ее на транспортер и сказала:
– Видишь, больной он.
– Чем? – насторожилась девица.
Сначала я хотела напугать ее по полной программе и с мрачным лицом заявить: «СПИД у него», но потом сообразила, что нас могут не посадить в самолет, и рявкнула: «Паралич у парня, ноги почти не ходят! С детства! Простыл сильно, и все».
Девица осеклась. Федька, не сгибая колен, побрел к железной арке, сквозь которую обязаны проходить все пассажиры. Издали он и впрямь походил на не совсем здорового человека.
– Извините, – пробормотала проверяющая.
– Ничего, – улыбнулась я, – не беда.
– Зачем вы его с собой таскаете, если он помочь не может? – спросила другая девица, вешавшая на сумки бирки.
Я поднатужилась, подпихнула к ней здоровенный тюк и, утерев пот, шепнула:
– Ревную очень, Федора‑то одного оставить нельзя, мигом себе бабу найдет! Вот, приходится на поводке водить.
Девушки переглянулись.
– Да, дуры мы, – резюмировала первая, – все как одна. Вы на толпу гляньте. Те бабы, что сами багаж прут, наши, из России, за остальными мужики чемоданчики несут, вон там американки!
– У них же эмансипация, – удивилась я, – они ведь требуют, чтобы не было никаких различий между мужчинами и женщинами!
– Ага, – кивнула вторая служащая, – требуют, но чемоданы у них все равно парни таскают, эмансипация тоже имеет границы!
Федор слегка приподнялся в кресле.
– Давай, дергай штаны вниз.
Я выполнила приказ.
– Мама, а что они делают? – понесся по салону звонкий голос.