Они шли по широкому проходу между рядами станков. Перерыв тем временем закончился, вновь загудели моторы, загрохотал пресс.
Саше было приятно, что его видят с Сергеем, его рабочим наставником. Он шагал рядом с ним, его шаг становился твёрже и увереннее, а волнение пропадало.
Сергей шёл неторопливо, иногда поворачиваясь и озорно подмигивая Саше. Похоже, Сергея знали все, рабочие – такие же молодые парни – что-то кричали ему, шутили:
– Что, Серёга, академиком стал?
Новоиспеченный наставник довольно улыбался.
– Петрович говорит, ты к нам после десятого класса, – вопросительно взглянул он на Одинцова.
– Да, в этом году я окончил школу, – поспешно ответил Саша.
– В институт не поступил, – понятливо кивнул Сергей. Он пригладил рукой свою шевелюру и с сочувствием посмотрел на паренька:
– Ничего, на следующий год обязательно поступишь. Проволынишь у нас с подгодика, наберёшь стаж и…
Но Саша, торопливо замотал головой:
– Нет, я вообще не поступал в институт, даже и документы не сдавал.
Он так горячо произнёс эта слова, что Сергей рассмеялся:
– Хорошо, хорошо. Раз не поступал, значит, не поступал.
Саша нахмурился, ему показалось, что Сергей ему не поверил, считает за неудачника. Они замолчали.
Но вот Сергея остановился у самого крайнего станка в углу цеха, это место было отгорожено от посторонних взглядов большим железным шкафом.
– Это наш станок, – сказал Сергея, и Сашу обрадовало, как он сказал это: «Наш станок».
Одинцов с любопытством взглянул на эту большую и, видимо, очень умную машину. Все её части матово блестели, чувствовалась рука настоящего хозяина. На полу возле станка желтела новенькая деревянная решётка, рядом высилась аккуратно сложенная стопка заготовок.
Хорошо, что станок находится в самом углу и отгорожен от остального цеха, отметил Саша. Народу здесь меньше, никто из посторонних сюда не заходит, некому будет глазеть за мной. Саша всегда сердился, когда за его работой кто-нибудь наблюдал.
Сергей весело подмигнул ему – не робей, мол, включил станок, быстро и ловко закрепил заготовку, повернул какие-то рычаги, и заготовка стремительно завертелась, образуя светлый, блестящий круг.
Как зачарованный, Саша смотрел за действиями своего наставника. Глаза его восхищённо блестели, он весь устремился вперёд и боялся даже двинуться с места.
Сергей оглянулся на него, усмехнулся свысока и остановил станок.
– Иди сюда, – подозвал он его. – Чего рот-то раскрыл? А то смотри – каркнет кто-нибудь с потолка. Слушай и запоминай, учись, пока я живой.
Он провёл рукой по заготовке.
– Чтобы получить деталь нужной формы с требуемыми размерами, мы подвергаем эту заготовку обработке резанием, удаляя при этом лишние слои металла. Это – токарно-винторезный станок один «К» 62.
Сергей взял кусок проволоки и стад проводить по частям станка:
– Вот, смотри. Основание называется станиной, это – салазки, продольные и поперечные. В чугунной коробке передней бабки находится самое главное – коробка скоростей и шпиндель, это суппорт, а это гитара сменных колёс. Вот, пожалуй, и вое вкратце. Понятно?
Саша стоял и молча улыбался. На него сразу обрушилось столько новых названий, незнакомых, загадочных, что он даже растерялся.
– Что смеёшься? – усмехнулся Сергей, – непонятно что-нибудь?
– Да нет, просто названия какие-то странные, забавные: салазки, бабки, гитара.
– Ничего, привыкнешь. Будешь станок как своп пять пальцев знать. Если меня будешь слушаться, сможешь работать хоть с закрытыми глазами.
Саша мечтательно вздохнул. Когда это ещё будет?
Их окликнул парень из-за соседнего станка. Он подошёл, кивнул Одинцову, за руку поздоровался е Сергеем и присел на кучу заготовок.
– Здорово. Академию открываете?
– Привет, Рыжий! – пренебрежительно ответил Сергей. – А ты всё волынку тянешь? Не надоело?
Парень нисколько не обиделся, только рассмеялся и, плюнув на кучу заготовок, отошёл от станка. Он на самом деле был рыжим, совсем рыжим, с головы до ног, длинные кудрявые волосы горели ярким пламенем, жёлтые глаза и лицо, усыпанное веснушками, казались тоже рыжими.
Отвернувшись от назойливого соседа, Сергей похлопал Сашу по плечу, доверительно сказал:
– Учись, большим человеком будешь. Получишь седьмой разряд – станешь зашибать большие деньги.
– Седьмой разряд? – как о чём-то несбыточном опросил Саша, – а разве такой бывает? Я слышал, что шестой разряд у токарей самый высокий.
– Бывает. Для некоторых, – насмешливо произнёс Сергей и рассмеялся.
Одинцов уважительно взглянул на своего наставника.
– А у тебя какой разряд?
Сергей замялся, покосился на стоящего неподалёку от них Рыжего.
– Четвёртый, – наконец, медленно проговорил он, но потом
быстро добавил:
– Ты не думай, это у нас цех такой. Вспомогательный. Здесь на шестой разряд не сдашь. Даже у Петровича, у мастера, и то только пятый. А Иван Максимович, хоть и профессионал в этом деле, но и он часто ко мне обращается, просит, сделай, говорит, Серёга.
– Да-а, – озабоченно вздохнул Саша, – куда уж мне!
Сергей успокоил его:
– Пройдет три месяца, и ты сдашь на разряд – получишь свой второй для начала. А пока твоя обязанность – после работы вот этой щёточкой очистить станок, крючком выкинуть стружку. Можешь сгрести стружку в проход, дальше её тетя Катя уберет. А на разряд… Не волнуйся, на разряд ты сдашь. Это уж моя забота. И тогда бутылка с тебя. Идёт?
– Идёт! – кивнул повеселевший Саша своему наставнику.
Начинался первый рабочий день Одинцова.
4
Саша вновь и вновь подходил к мольберту, делал несколько торопливых мазков, быстро отходил от холста и долго пристально вглядывался в свою картину. Ничего не получалось. Саша в изнеможении опускал кисть. Что делать? Опять ничего не получается. Он смотрел на мольберт взглядом, полным одновременно и любви, и ненависти.
Временами он готов был разорвать холст, в отчаянии ломал руки. Всё было тщетно – работа не шла. В картине не хватало движения, она казалась застывшей, неживой.
Шёл день за днём – ничего не получалось, сегодняшний день не был исключением.
Вздохнув, Саша уныло свернул холст и отложил в сторону – до поры до времени. У него в кладовой уже накопилось много таких незавершённых работ. Саша писал их, откладывал и вновь возвращался к ним, но ничего не получалось, и он начинал отчаиваться.
…На смену дождям пришла тёплая солнечная погода, осень на несколько дней будто бы замедлила свой шаг и стала настоящей «золотой осенью». Она подпалила верхушки деревьев, и они горела ярким пламенем, роняя оранжевые, красные, жёлтые искорки-листочки.
Вечерами после работы Саша брал альбом и карандаши и отправлялся в соседний парк. Огромный старинный парк зарос и опустел. Саша любил сидеть на крутом берегу небольшого озера, здесь никто не нарушал его уединения, не мешал его размышлениям – а в голову приходили странные мысли о Вселенной, о смысле жизни, о будущем.
Карандаш, казалось, сам бежал по бумаге, наброски получались удивительно чистые, светлые. Саша садился в густую траву и подолгу смотрел на закаты. «Наверное, ни один художник не сможет передать всю эту палитру? – думал он, глядя на полыхающий горизонт.
В прозрачной воде весело резвились мальки, иногда рыбёшки выскакивали из воды, серебристо блеснув чешуёй, и почти бесшумно шлёпались обратно. В бездонной синеве озера долго-долго причудливо изгибались волны.
Чувствовалось приближение зимы. Листва старых берёз, наклонившихся над тихой водой озера, уже пожелтела, и когда ветер ласково трогал вершины деревьев, листья медленно кружили в воздухе, падали в воду и замирали, почему-то оставляя в душе печальный след.
Часто Саше казалось, что пройдёт ещё немного времени, и он узнает тайну, поймёт, как надо писать, чтобы картины жили, именно жили, чтобы чувствовался и этот ветер, шепчущий о чём-то неведомом и прекрасном, и трепет листьев, и безмолвие воды.