Кейтлин была у бабушки, которая забирала ее по средам на весь день до самого ужина. Эйлин закрыла булочную на час раньше обычного.
— В школе ребята называли меня «Жезлом».
— Жезлом? Вот как?
— Ага, — подтвердил Сонни. — Знаешь, в раздевалке после урока физкультуры мы…
— Можешь не продолжать, я все поняла, — перебила его Эйлин. — Картина ясна.
Обхватив за талию, Сонни привлек ее к себе. Уткнувшись носом в ее волосы, он поцеловал ее в макушку.
Эйлин положила голову ему на грудь. Помолчав немного, она продолжила с того места, на котором остановилась.
— Честное слово, Сонни, надо его сфотографировать. Когда я расскажу о нем своим подругам, они сочтут меня самой последней лгуньей во всем Нью-Йорке.
— Прекрати, — остановил ее Сонни. — Мы оба прекрасно понимаем, что никому ты ничего не расскажешь.
— Верно, — согласилась Эйлин. — Но мне бы очень хотелось, — мечтательно добавила она.
Сонни смахнул волосы с ее лица, чтобы видеть ее глаза.
— Неправда, — сказал он. — Ты обожаешь тайны.
Задумавшись над его словами, Эйлин сказала:
— Опять в самую точку. Пожалуй, я никому не признаюсь в том, что трахаюсь с лучшим другом своего младшего брата.
— Тебя так волнует твоя репутация? — спросил Сонни.
Устроившись поудобнее, Эйлин повернула голову так, чтобы щека прижалась к груди Сонни, а волна вьющихся волос рассыпалась от одной груди до другой крылом птицы. На туалетном столике лежала перевернутая лицом вниз фотография Джимми и Кейтлин. Эйлин всегда перевертывала ее, когда бывала с Сонни, — но это все равно не помогало. На обратной стороне черного картона было запечатлено мгновение, когда Джимми Гибсон подбросил свою дочь в воздух. Его руки вытянуты вверх, он поднял взгляд на радостное личико Кейтлин и ждет, когда она вернется в его объятия.
— Да, наверное, меня действительно волнует моя репутация, — призналась Эйлин. — Мало того, что тебе всего семнадцать, но ты к тому же еще и итальяшка.
— По-моему, ты ничего не имеешь против этого.
— Не имею, — подтвердила Эйлин, — однако далеко не все мои родственники такие же непредвзятые.
— Почему некоторые из вас, ирландцев, так ненавидят итальянцев?
— Вы, итальянцы, по-моему, тоже не очень-то жалуете ирландцев, разве не так?
— Тут дело другое, — возразил Сонни. Обняв Эйлин за талию, он привлек ее к себе. — Мы с вами враждуем, но при том не считаем вас никчемным сбродом. А кое-кто из ирландцев ведет себя так, будто итальянцы — просто грязь.
— О, — спросила Эйлин, — теперь мы начинаем говорить серьезно?
— Есть немного, — согласился Сонни.
Эйлин задумалась. Дверь в спальню была закрыта и заперта на замок, и на ней на верхнем крючке висели пиджак и шляпа Сонни. На нижнем крючке висела рабочая одежда самой Эйлин. Та уставилась на простенькие блузку и юбку, и дальше, сквозь закрытую дверь на расположенную за ней кухню, и на стены здания из красного кирпича, откуда доносились глухие хлопки тупого предмета, ударяющего по чему-то мягкому, — это ее соседка миссис Фаллон выбивала ковер или матрац.
— Наверное, — наконец заговорила Эйлин, — для многих ирландцев вы не являетесь белыми, ведь так? К вам относятся как к цветным, как будто вы принадлежите к другой расе.
— Ты тоже так считаешь? — спросил Сонни. — Ты считаешь, что мы с тобой принадлежим к разным расам?
— Какое мне до всего этого дело? — сказала Эйлин.