– Иди сюда, Кадышев.
И так сказал, что не подчиниться стало невмоготу.
Я пошёл. Только коробку подцепил за ручку. Тася – умничка – сидела тихо, даже не шуршала.
На крыльце оглянулся и увидел напряжённых автоматчиков на вышках, суету возле скулящего Берга и ещё – за пыльными окнами барака разномастные рожицы, прижавшиеся к стеклу. В каждом окне – штук десять. Одно над другим, одно над другим, будто только лица плавают, а тел и нет.
Полы деревянного трёхэтажного здания от крыльца до самого кабинета «Кастро» скрипели подо мной, но разваливаться не спешили. Старой, советской ещё постройки дом даже в неласковом дальневосточном климате сохранил запах дерева, его мягкую упругость и прочность.
В кабинете «Кастро», присев на край своего стола и попеременно оглаживая двумя пальцами то одну сторону бороды, то другую, задумчиво-рассеянно оглядывал меня. А я озирал комнату, не утруждаясь стоять навытяжку – ещё чего! Над столом карты, на столе компьютер, в шкафах папки, на полке бутылки с коньяком разных марок. За небольшим столиком – скорее даже партой школьной – сидел молодой увалень богатырского роста, но изнеженных мышц, и, смотря исподлобья, стискивал теряющуюся в кулачище авторучку. Книг не было. Совсем. Только толстые журналы отчётности торчали лохматыми корешками из кучи бумаг на тумбе. Жизнь как-то сразу поскучнела.
– Костян писал, что твои габариты меня поразят, но чтобы так… – «Кастро» покачал головой.
Я не ответил. Да, такая прокаченная масса мышц при огромном росте и весе – это редкость. Хотя бывало, встречались и такие, что были мне под стать. Но говорить об этом не стоит. Не та тема.
Он сообразил, нахмурился и спросил:
– Что делать надо Костян рассказал?
Теперь и я разлепил рот:
– Бить особо борзых.
«Кастро» степенно кивнул и широко махнул на окно:
– Здесь край земли. И тут мы строимся. Охраняем объект и организуем стройку. Пашет тут всякая узкоглазая шваль. Они воруют, лынят, забивают и бегут. И наше дело – заставить их работать. Понятно?
– Да.
– У этих недочеловеков, – «Кастро» остро глянул на меня. – Мозги обезьян. И они веруют в свой «путь воина». И чтобы и нашим, и вашим, то закон здесь такой: встречаются на площадке двое. Кто ушёл своими ногами – та партия и победила. Тот закон и принимаем. Так решаются все вопросы – от того, сколько каши в порции до того, кто и как будет командовать. Ясно?
– Да.
«Кастро» хмуро посмотрел на меня, потом на своего секретаря, потом снова на меня. И, кажется, понял, что его тревожит.
– Драться приходилось? – спросил он.
– Да.
– Серьёзно махался или звездишь?
– Золото по версии «фа-комбат» пять лет подряд.
– Чего? – «Кастро» встряхнул головой, словно просыпаясь.
– Бои без правил.
И всё равно он не понял. Посмотрел на меня, потом перевёл взгляд на увальня. Тот подобрался, приподнялся подобострастно и выпалил:
– Это, понимаете ли, как «Восьмиугольник», как «Панкратион» или другие бои без правил. Понимаете ли, все виды борьбы сразу. Можно и кулаками, и бороться. Сейчас очень модно. Много бойцов известных. Как в «М-один». Волк Хан, Сулоев, Емельяненко, Разбоев. Понимаете ли, спортивная драка, где всё можно.
– Всё? – усомнился «Кастро».
И правильно усомнился.
– Яйца не отрывать, глаза не выкалывать, позвоночник не ломать, горло не перебивать, висок не перешибать, – заучено повторил я вечную формулу тренера.
СанСаныч обычно так напутствовал перед выходом на ринг, после чего следовало: «Аминь, твою мать», – и дружественный тычок кулаком под лопатку.
«Кастро» покачал головой и посмотрел на меня, как на душевнобольного:
– Всё это тут и делают.
Я ответил:
– Пусть пробуют.
Он снова провёл двумя пальцами по бороде, и вдруг ухватил себя за волосы на подбородке и медленно, раздельно, словно гвоздями в темя вколачивая слова, яростно зашипел:
– Ты чего-то не вкуривашь, паря… Это ты будешь делать! Ты, а не они! Мне тут бои, что по правилам, что без правил нахрен не нужны! Понял?
– Понял.
– И слушаться будешь, как маму родную! Скажу яйца оторвать – будешь рвать. Понял?
– Понял.
– Тут только мои правила. И ничьи больше. Понял?
– Понял.
С минуту изучая мою каменную рожу, «Кастро» успокоился и, скрестив на груди руки, задумчиво переспросил:
– Значит, типа Емельяненко, говоришь?
Я не отреагировал. Это же не я говорил. Значит, и вопрос не мне.
– А что… Действительно, похож, – он задумчиво оглядел меня, склоняя голову то на один, то на другой бок: – Только рожа больше мятая и ростом вроде как повыше.
Он усмехнулся, отпустил бороду и кивнул:
– Будешь Емелей! – и помощнику: – Регистрируй.
Я пошёл к увальню, плюхнувшемуся мягким местом на стул, а «Кастро» – к заветной полочке с коньяком.
– Фамилия, имя, отчество, адрес…
Когда секретарь аккуратным почерком неторопливо заполнил необходимые графы и забрал мой паспорт на хранение, клетка у меня в руке начала шевелиться. Видимо, Тася проснулась. А может запахи не понравились. От увальня несло одновременно и сивухой, и отвратительным душком грязного тела, залитого одеколоном.
Не поднимая глаз от журнала, увалень монотонно объяснял:
– Барак охраны слева от входа белое знание, кликнешь начальника смены, он тебя разместит. Там сейчас Чахлый дежурит. Мужик такой низенький, морда, как кулак – узнаешь сразу. Зовут Ерофей, но тут имена не в ходу – либо по кликухе, либо «товарищ командир». И поаккуратнее с граблями – он тоже не дурак подраться. За формой и постелью сходишь на склад, это…
И тут коробка грохнула! Словно петарда взорвалась.
Увалень подпрыгнул и застыл с остекленевшими выпученными глазами и рукой, так и не показавшей направление на склад. «Кастро» задержал стакан перед ртом и задумчиво посмотрел в нашу сторону.
– Это что это, а? – повышая голос, начал увалень.
– Тася чихнула, – честно ответил я и поставил коробку на стол прямо перед ним.
Тот отодвинулся и встал с места. Спокойствия ему это явно не прибавило – я всё равно высился над ним на полголовы, а прямо перед пахом лежала странная коробка. В глазах парня явственно читалось желание расслышать – тикает она или нет.
Я сдёрнул узел с бечёвки и развалил на стороны картонные борта.
Тася сидела в единственном незагаженном углу клетки и, живо шевеля носом, оглядывалась, подслеповато щурясь на свет.
Увалень сплюнул:
– Тьфу-ты, в ноги душу! Крыса!
– Шиншилла, – поправил я.
– Воротник сучий! – рявкнул увалень. – Чтобы на объекте у меня гадости этой не было!
Я не ответил.
Потому что…
«Кастро» подошёл.
Стукнул костяшкой по клетке.
Улыбнулся.
Сказал.
И.
Потому что…
Словно водой окатило. Тело напряглось в ожидании ярости и тут же расслабилось.
«Кастро» подошёл ближе и начал любознательно оглядывать Тасю. Довольно ухмыльнулся в бороду – сегодня он получил сразу две диковинки в свой зверинец. Постучал по клетке костяшкой – Тася фыркнула и повела ушами. Чистоплотная старушка не позволила себе замызгать шёрстку даже в тряске долгой дороги, поэтому смотреть на неё было одно удовольствие – волос по всей длине менял цвет, давая бархатный индиговый оттенок, а пушистость делала её похожей на клубок богатого меха.
– Да пусть её, – усмехнулся «Кастро». – Животина безвредная.
И ушёл к своей бутылке.
Увалень сглотнул и сел на место.
– Кусается? – мрачно спросил он.
– Нет, – сказал я.
– Что жрёт?
– Я привёз.
Увалень посмотрел на меня исподлобья и сообщил:
– Чтобы из клетки не воняло! Я тут живой уголок в бараке держать не стану, понял?!
Тася забеспокоилась, засуетилась, и я положил ладонь на прутья и наклонился к увальню.
В конце концов, мне здесь работать. А Костян хорошо напутствовал меня. Почти как СанСаныч. «Аминь, твою мать» – единственная формула, которая здесь будет работать всегда и на всех. На своих, в том числе.
– Тася, – начал я неторопливо, тупо, словно в пустоту перед собой: – Породистая шиншилла. У неё окрас редкий. Давно у меня. Меня любит очень. И я её очень люблю. И очень ухаживаю. Потому что она беззащитная, ничего сделать не может. А я – могу.