Конечно, тебе будет трудно понять это. Тогда и другим было невозможно понять.
Женщины вроде меня шли на все ради того, чтобы выйти в люди, возвыситься, приблизиться ко двору. Но если в нашей среде кто-то заговаривал о любви и чувствах, то над этим смеялись. И надо мной тоже потом смеялись. Никто не может понять, сколько насмешек и злорадства мне пришлось вытерпеть. Один из моих друзей позвонил мне через несколько месяцев и сказал: «Только один поцелуй. Ради больного».
Но все эти слова ничего для меня не значили.
Я ведь приняла такое решение только ради Господа. Но и Он поверил мне и дал согласие. И вот уже десять лет, как я пожинаю плоды того согласия.
Я все это рассказываю потому, что для меня это решение в тот момент и при тех обстоятельствах имело большое значение, но если я сейчас совершу какой-нибудь опрометчивый шаг, Господь так меня накажет, что конца и края этому не будет.
Вероятно, прошло минут двадцать – двадцать пять, а парнишка все стоял, изумленно глядя на меня, затем ноги у него подкосились, и он опустился на колени на землю. Я же, кружась в танце, поднялась еще выше на сцене, чтобы заодно видеть, в каком странном состоянии он пребывал.
Он, словно роженица, скрутился от ужасной боли, и на лбу его пролегла морщинка, а по вискам стекал пот. Все лицо его сжалось, и неописуемая синева покрыла его. Он заскреб руками по земле, выложенной булыжниками, набрал горсть камней, неожиданно вскочил, прижимая их к животу левой рукой, а правой взял один камень и со всей силы запустил в мою сторону, затем еще один, и еще…
Все головы повернулись назад, и гости кинулись врассыпную. Но в меня не попал ни один камень, ибо я видела, как тот паренек их бросает, и определила, в каком направлении они полетят. Я сказала на ухо высокой коренастой скрипачке, что сидела в левом углу сцены: «Пойди к этому юнцу и скажи: “Такая-то сегодня ночью будет твоей, только успокойся!”»
Она изумленно поглядела на меня и сказала:
«Ты ведь это не всерьез?»
Я закричала на нее: «Молчи! Иди и можешь передать остальным. Если захотите, концерт продолжится, но не трогайте того парня!»
Я сделала знак остальным музыкантам, чтобы они продолжали, и сама тоже продолжила выступать.
К присутствующим вновь вернулось спокойствие. Правда, с той разницей, что время от времени они оборачивались назад и с удивлением взирали на паренька, который уже присмирел. Разница была и в том, что ты тогда поднялся со своего места и тихонько стал подбираться к нему.
Видя твое лицо, пылающее от гнева, и выкатывающиеся из орбит глаза, он не на шутку испугался, ты же схватил его за руку, чтобы выпроводить из дома. И он либо в надежде на мое обещание, либо из страха, что ты его накажешь, вцепился в землю и не двигался с места.
Ты оказался в неловком положении и хотел выпроводить его так, чтобы никто из гостей не заметил, но этого не вышло, и ты опасался, что он устроит скандал.
Я дождалась аплодисментов публики и через ту же скрипачку передала тебе послание, чтобы ты отпустил его и вернулся на свое место. Ты согласился, но начиная с того момента твой гневный взгляд был обращен на меня, и ярость со злобой постепенно вытеснили твое восхищение.
Первое отделение концерта подходило к концу, и я была уверена, что во время паузы тот паренек придет в себя. Я всех развеселила, заставила двигаться, танцевать и сказала скрипачке, чтобы она достала ключи из моей сумочки и усадила юношу в мою машину.
Услышав мои слова, скрипачка судорожно вздрогнула. Когда же она убедилась, что я намерена уйти, стала умолять: «Ханум, сегодняшний праздник удался только благодаря вам, если вы себя не жалеете, то хотя бы нас пожалейте!»
Но как бы то ни было, я отослала ее, и она ушла. Я же довела до конца первое отделение концерта.
В доме накрыли столы, и пока гости готовились к ужину, я под предлогом того, что мне понадобилось что-то взять из машины, улизнула и помчалась к автомобилю.
В то же время, помимо всех моих опасений, мне было жаль жениха, ведь ночью ему, несчастному, предстояло отправиться в покои новобрачных.
Парнишка приютился на краю сиденья машины и смотрел на меня словно мышь, что намерена напасть на кошку. Но, конечно же, этот взгляд и подобное ощущение были недолгими. Он, скорее всего, заметил, что даже если я и не больше его обезумела, то уж никак не меньше. И потому совершенно неожиданно он присмирел, откинулся на заднее сиденье, словно спасенный от страшной опасности, глубоко вздохнул и начал свой рассказ.
Глава 3. Град
До чего же ты, женщина, смелая! До чего бесстрашная! Нет, не просто бесстрашная, надо сказать, – он говорил на уличном жаргоне, – ты благородная, прям не могу! Ты мне настолько нравишься, что хочу ораву детей от тебя родить. Я мужик?! Ладно. Однако на самом деле мужик – это ты, еще побольше моего. Я в жизни не видел ни одного мужика, подобного тебе по храбрости, что уж о женщинах говорить!
Ей-богу! До чего славно ты всех этих подлых гостей провела. Я их всех знаю. Один презреннее другого, плут плутом погоняет. Выжми их – ни одной капли ума из них не потечет. У них у всех крыша дырявая.
Я так тебе благодарен, что ты их свадьбу омрачила. Теперь до утра они арак будут пить, буянить и к женам друг друга приставать.
Словно все они для того и родились, чтобы нежиться да как свиньи сладко есть да спать.
Они мне говорят, что я сумасшедший, но что от тебя греха таить, у всех у них мотор не заводится. Мозги камнями набиты. Скажешь, не так? Да хоть убей!
Доктор сказал мне: «Ты охвачен сексуальным наваждением». Я только не понял, что это такое. А они не понимают?
Заперли меня в одной комнате, чтобы я ни с кем не общался. Мы раньше бедные были. Ванной у нас дома не было. Я до шести-семи лет с мамашей ходил в женскую баню. Ну, то есть со своей мамой.
Отец мой своими делами занят был, и маме было поручено водить меня в баню. Она других женщин из себя выводила. Я в бане ничего такого особенного и не делал. Я что, сумасшедший, что ли, был, чтобы что-то такое затевать? Только предупреждения делал тем дамочкам, у кого слетало банное полотенце, или тем, что небрежно прикрывались. Ну, или на худой конец сам старался им помочь! Однако помощь эта впустую была. Если ты, скажем, медом и маслом руку себе намажешь до самого запястья и положишь на кусок хлеба, знаешь, как вкусно будет? Но только кто оценит?
Внезапно отец мой разбогател. До того самого момента мы все спали в одной комнате: и я, и отец с мамой, и сестра моя. До чего плохо было!
Доктор сказал: «Вот женится он, поправится». Но они вместо того, чтобы меня женить, заперли меня! Как будто некому было им сказать: «Ну и сумасшедшие вы! Женить и в карцер посадить – это разные вещи. Если бы не было никакой разницы, то все бы говорили: «Мы в тюрьму сели», а не «Мы поженились»!
Говорили, что отец мой со двором снюхался. Я не понял ничего. Но дом наш большим стал. Настолько большим, что мой карцер в нем даже целую комнату занимал. Я стал прямо как зверь в клетке. Мне наливали воду, еду оставляли и отправлялись по своим делам. Каким делам? Непонятно. Но я, по собственному же признанию, был намного умнее их всех.
Вот спроси меня, и я тебе скажу, что все люди безумны. Не дай Бог, если и ты тоже. Не сочти за дерзость, ты сама как луна на небе, и не место тебе в этом притоне. Ты – арендатор, с которого плату не берут.
Об этой свадьбе заговорили месяц назад. Я же не глухой, слышал, что все начали готовиться к ней. И не слепой я, видел сам. Говорил им: «Я тоже хочу свадьбу устроить!» Они мне отвечали: «Заткнись ты, сумасшедший!»
Отец и то меня коварным хитрецом назвал. Даже в сторону мою не глядел. Но только я не был коварным хитрецом. Что бы я ни делал, не становился таким. Я простаком был. Поэтому-то никто меня не понимал.
Мамаша моя не самая плохая. То есть мама. Только несчастная она, ничего у нее не получается. Парочка никчемных мы с ней. Да вроде бы и не совсем она такая. Зря она так о себе думает. Руль ведь в руках отца, который постоянно в бордюр врезается.