– Это вы несравненный… льстец, Юрий Афанасьевич, – улыбнулась я.
– Вы со всеми уже успели перезнакомиться?
– Увы, нет, я только приехала.
– Позвольте, я расскажу вам немного о гостях.
Мы поднялись по лестнице и остановились на опоясывающей холл балюстраде. Отсюда открывался отличный вид на всех, входящих в здание посольства.
Завьялов отловил официанта и утянул с его подноса два бокала шампанского – для себя и для меня. Поблагодарив, я взяла бокал за тонкую ножку и сделала вид, что пригубила напиток. Не стоило посвящать услужливого атташе в мои правила, проще проявить соответствующую случаю любезность.
– Вот, посмотрите, – горячо зашептал мне в ухо Юрий Афанасьевич, мой персональный Коровьев на этом странном балу, – вон та дама, в красном – супруга господина советника Светина. А вот и консул, Виктор Григорьевич Саенко.
Консул поднимался по лестнице прямо к нам. Отчего-то он напомнил мне Джона Кеннеди – такое же, на первый взгляд, свойское дружелюбное лицо, обладатель которого словно всем своим видом подчеркивал: я простой парень, такой же, как вы. Широкая улыбка, от которой в уголках глаз консула образовывались мелкие лучики-морщинки. Зачесанные чубом на лоб чуть рыжеватые волосы.
– Юрий Афанасьевич, представьте меня вашей спутнице! – , поравнявшись с нами, потребовал консул.
– Разумеется. Это наша гостья, непревзойденная исполнительница Айла. Открою вам небольшой секрет, Виктор Григорьевич: сегодня нам несказанно повезет услышать ее незабываемое пение!
– Не может быть! А мне-то всегда казалось, что приемы в посольстве так скучны! Сплошные обсуждения текущей политической ситуации и экономического положения, – разулыбался мне консул.
– Ох, надеюсь, сегодня у вас здесь будут и другие темы для разговора, – отозвалась я. – Каюсь, я совершенно аполитична. Что же до экономической обстановки… поверите ли, Виктор Григорьевич, в школе я еле-еле вытягивала тройку по экономике: никак не могла понять, к стыду своему, почему для того, чтобы все жили хорошо, нельзя попросту печатать больше денежных купюр.
– Ей-богу, я и сам до конца этого не понял, – шепнул мне консул. – Только никому не говорите, не поверят!
И он весело захохотал над собственной шуткой.
В этот момент к нам подскочил какой-то смешной человечек – суховатый, юркий, с блестящими, круглыми, как маслины, черными глазками и невероятными пышными усами под нависающим крючковатым носом. Он тут же сунул консулу короткопалую ладонь, затряс его руку и залопотал по-английски, временами вставляя в речь чудовищно обезображенные акцентом русские слова.
– Что я вижу, Виктор, сегодня солнце светит нам и ночью! Я узнал вашу спутницу. Ведь это божественная Айла, наша долгожданная гостья. Я прав? Умоляю, не говорите, что я ошибся!
– Да нет же, Фарух, вы не ошиблись, – закивал консул. – Дорогая Айла, разрешите представить вам моего друга Фаруха Гюлара, депутата турецкого парламента.
– Я так рад, так рад, – затараторил Гюлар. – Вы не представляете, какой я большой ваш поклонник! У меня дома – кстати, вы просто обязаны почтить меня своим визитом – так вот, у меня дома собрана полная коллекция ваших дисков, включая, уж простите, пиратские издания.
– Мне очень приятно, – отозвалась я. – Надеюсь, вы не единственный мой преданный поклонник в Турции. Иначе на концертах меня ждет катастрофа.
– Ох, ну что вы! Как можно даже предположить такое?!
Фарух, вероятно, еще долго рассыпался бы в дифирамбах и страстно поводил усами, если бы консул не подхватил его под руку и не увлек куда-то в кулуары. Гюлар при этом умудрился зацепиться носком ботинка за расстеленную на полу ковровую дорожку и едва не полетел вперед своим выдающимся носом. К счастью, Саенко в последний момент успел удержать его от падения.
– Что это было? – едва сдерживая смех, спросила я у Завьялова. – Какой бешеный темперамент…
– Не обращайте внимания, – отмахнулся Завьялов. – Этот человек отчего-то считает себя большим другом консула. Впрочем, он каждого, кого ему успели представить, с этой минуты считает своим большим другом. Берегитесь, вам и самой наверняка придется не раз еще столкнуться с его навязчивым дружелюбием. Но человечек он безобидный, хоть и утомительный.
Я снова посмотрела вниз, поверх мраморных перил лестницы.
Поток гостей стал понемногу редеть. Наверное, все уже в основном собрались. Еще десять минут – и нужно будет на время проститься с Завьяловым, пройти в приготовленную для меня комнату и переговорить с музыкантами: они наверняка уже прибыли и настроили инструменты.
– А вот еще интересный человек, – привлек мое внимание атташе.
Я проследила направление его взгляда.
По лестнице поднимался мужчина, в котором, несмотря на отлично подогнанный, ладно сидевший дорогой костюм, по выправке сразу можно было опознать военного.
– Это полковник Радевич Олег Сергеевич, – рассказывал Завьялов. – Боевой офицер, герой, орденоносец. Боевое прозвище Лорд. Может быть, слышали о нем?
– Как же, как же… Очень интересно, – со скучающим видом отозвалась я, краем глаза разглядывая Радевича.
Рядом с Олегом Сергеевичем поднимался, вероятно, его заместитель – краснолицый мужик в сером костюме. Радевич что-то сдержанно говорил ему, а тот понятливо кивал.
У Олега Радевича и в самом деле было удивительно интересное лицо. Совершенное отстраненное, пожалуй, мрачноватое – и оттого производившее с первого взгляда не самое приятное впечатление. Хотя черты были правильные, четкие, резкие: тяжелый крупный подбородок, прямой нос, темно-коньячные, близко посаженные глаза. Лицо, словно высеченное из камня. В фигуре же его – крупной, развитой, на которую, вероятно, не так легко было подобрать идеально сидящий строгий костюм – чувствовалась сила и мощь.
Он обладал по-мужски красивой и в то же время какой-то бесхитростной внешностью. Он похож был на человека, неспособного на сознательный обман. Когда-то в детстве, в период увлечения романтическими героями, я именно так представляла себе Робин Гуда. И сейчас меня поразило, насколько этот человек оказался похож на некогда выдуманный мной образ.
Мы встретились взглядами, и в груди у меня в то же мгновение что-то замкнуло, и теплая дрожь пробежала по телу…
Отчего-то вспомнились древние строки: «Моему пронзенному сердцу нет на свете лекарств. Душа моя жалобно стонет, как свирель в устах дервиша…»
– Он лично курирует поставку российского вооружения в Турцию. Говорят, совершенно безжалостный человек, – меж тем поведал мне атташе по культуре. – И в то же время – кристально честный, неподкупный. Просто образец для подражания.
– Так не бывает, – лукаво усмехнулась я.
Радевич, кажется, почувствовал мой пристальный взгляд. Он поднял голову и встретился со мной глазами. Одного взгляда было довольно, чтобы понять, что Радевич – человек очень серьезный, умный, проницательный, и играть с ним может быть смертельно опасно.
Я улыбнулась ему краешком рта и снова обернулась к атташе:
– У всех есть свои тайные страстишки.
– Неужели даже у вас? – притворно изумился Завьялов.
– Конечно. Хотите, расскажу? Только это строго между нами…
Я подалась ближе к Юрию Афанасьевичу и шепнула:
– У меня зависимость от малинового варенья. При виде банки – теряю волю. Только ш-шш…
Я приложила палец к губам и сделала страшные глаза.
Оторопевший Завьялов не нашелся, что мне ответить.
Свет в зале был приглушен.
Синие тени, серебристые лучи, мягко высвечивавшие площадку, на которой расположились мои музыканты. Глухие тяжелые шторы были плотно задернуты, не пропуская снаружи ни толики света, ни малейшего звука. Стулья и кресла, расставленные для слушателей, тонули в вязком полумраке.