Их детские годы текли замечательно, мисс Кэвендиш это видела, потому что частенько наведывалась в Истерхем-Мэнор и сидела с детьми, когда их гувернантка брала выходные. Когда окончилась Первая мировая война, Гарри Ресторик уехал с семьей в Америку. В 1928-м, когда Элизабет было пятнадцать, случилась беда. Судьба жестоко обошлась с его прекрасной счастливой семьей, владевшей всем, о чем только можно было мечтать, и удар пришелся по Элизабет – которая блистала, наверное, ярче их всех.
– Я так и не знаю точно, как же это случилось, – говорила мисс Кэвендиш, – но Элизабет, которая жила тогда в частной школе, забеременела. Ребенок родился мертвым. Она не сказала родителям, кто был его отец. Гарри вышел в отставку и вернулся домой. Да, его, помещика очень богатого и именитого, такие скандалы сломить не могли – это была всего-навсего очень скверная выходка Бетти. Девочка, говорил он мне, совсем не раскаивается и не понимает того, что натворила. Она стала угрюмой, закрыла от него свое сердце, но – увы! – распахнула его для самых худших порывов. Я и сама не могла сдержать гнев, когда встречалась с Бетти: не так давно она вернулась вместе с матерью. Она очень изменилась, просто горела красотой, но этот огонь в ней был зловещим и тлеющим, а красота – порочной. Она бы непременно вернулась к прежней своей кротости, но спустя два года после этого Гарри и его жена погибли в автокатастрофе. Хивард и Шарлотта пригрели ее, но, стоило ей немного повзрослеть и вступить в права на деньги, оставшиеся от отца, она сбежала. И тогда ее похождения приобрели… – голос старой леди дрогнул, – блеск и безудержность Люцифера.
Мисс Кэвендиш примолкла. Ее сверкающие драгоценностями пальцы сделали несколько легких ударов по ручке трости.
– Надеюсь, я не превратилась в ее прокурора, – наконец продолжила она своим прежним тоном. – Не сомневаюсь, что после смерти своих родителей Бетти смотрела на меня как на последнее звено, связывающее ее с прошлым, – она не ладила с Хивардом, а Эндрю редко бывал в Англии. Она верила, что я всегда приму ее такой, как она есть. Может быть, я была с ней слишком мягкой. Но разве можно было устоять перед ее прелестью! Она навещала меня время от времени. Да, она рассказывала мне о своих любовниках. Глядя на нее, я и представить себе не могла, что – как бы получше сказать? – все это было чем-то грязным, а не просто способом достичь радости. Дурная слава – так назвал бы это справедливый мир, но я просто глупая старуха, которая в ней, милой, просто души не чаяла и ничего дурного не замечала. Ах, что уж тут говорить – хорошо ли, плохо ли? – теперь это не имеет никакого значения…
– Но в последний раз, когда вы видели ее, вы поменяли свою точку зрения? Вы же говорили об «избавлении ее от проклятия».
– Вы думаете, что она была избавлена и до этого? Может, и так. Но, как вы выразились, «что-то изменилось». Я не видела ее около шести месяцев. Когда она приехала, как раз перед Рождеством, меня потрясли ее облик и манеры. В ее взгляде таилось какое-то жуткое напряжение, она была не просто больна – казалось, будто ее душа сражалась с болезнью, помешательством. С тех пор как она вернулась из Америки, я ни разу не видела ее такой. Боюсь только, сэр, что и тогда в ее взгляде все равно не было одной-единственной черты, которая появилась в этот раз. – Мисс Кэвендиш умолкла. А затем прошептала одно-единственное слово: – Отвращение.
Глава 8
Есть тут такие, кто видел
когда-нибудь Лилию Кокаина?
Она жила в кокаиновом городе,
на холме у кокаиновой реки,
Кошка и пес кокаина
день-деньской ей ноги ласкали,
И ночь напролет ловили крысу
из кокаина в подвале.
Итак, раздумывал Найджел, Кларисса имела непосредственное отношение к детству Элизабет.