Надя спустилась вниз, когда было уже довольно поздно. Я по-прежнему сидел перед выключенным телевизором. Она подошла ко мне и села рядом. Потом спросила:
— Когда мы отсюда уезжаем?
— Вы остаетесь, а я завтра еду в Париж, — отвечаю я и вижу в полутьме ее удивленное лицо.
— Мне нужно продлить визу, — поспешно объясняю я и чувствую, как охватившее нас обоих напряжение мягко спадает. Мы молчим. За окном слышны шорохи колес проезжающих машин. Кажется, начинается дождь.
— Я хотела у тебя спросить, — вдруг говорит она мне.
— Да?
— Ты не хочешь со мной спать?
Я медленно поворачиваю голову. Моя левая рука в этот момент бросается в глаза, словно даже в темноте видны эти мертвые пальцы.
Я молчу. Не могу я просто сказать «хочу». Я молчу, глядя ей в глаза. Она все понимает без слов. Она тянется ко мне, и через секунду я чувствую ее губы. Это мой первый настоящий поцелуй с тех пор, как мне оторвало кисть руки. После этого я уже ничего не помню.
ИНТЕРЛЮДИЯ
В один из дней…
Президент сидел за своим столом. Он был в плохом настроении, очень плохом. В зарубежных газетах против него снова поднялась волна выступлений. Узнать бы, кто все это организовывает. Он сжал пальцы. Все ни к черту. И эта шумиха иностранных журналистов. И собственная доморощенная оппозиция, которую он изо всех сил давил и которая теперь, пользуясь поддержкой послов и наблюдателей из разных «независимых» государств, снова начала поднимать голову.
Вообще, не надо было пускать в республику столько посланцев. Вчера он затребовал справку из Министерства иностранных дел и ужаснулся, узнав, что в его стране действует уже двадцать два иностранных посольства, несколько консульств и аккредитовано более трехсот журналистов. Такое количество не зависящих от его воли наблюдателей начинало его тревожить. Попробуй теперь надави сильнее, как во всем мире поднимается шум о нарушении прав человека.
А ведь поначалу все шло так хорошо. Провозглашение «независимости» и «суверенитета» местные чиновники встретили на «ура». В основном это были его люди, подобранные за многие годы. Втайне они надеялись, что все останется по-прежнему, все, за исключением строгого надзора Москвы. И президент оправдал их ожидания. Чиновничий беспредел превзошел всякие мыслимые нормы, взятки стали зарплатой любого должностного лица. Про официальную зарплату все давно забыли. Если бы ее вдруг не стали платить в течение нескольких месяцев, многие бы этого и не заметили, столь символический характер она носила: то была лишь жалкая попытка показать всему миру, как неукоснительно страна выполняет рекомендации Международного валютного фонда.
Усилилась армия, возросло влияние службы безопасности. Милиция была переименована в национальную полицию и получила новую форму. Повсюду появились его портреты. Но на волне успеха до него стали доходить тревожные слухи о готовящихся заговорах и волнениях. Президент успевал реагировать мгновенно: убирал любого, в ком начинал сомневаться, устранял вероятных конкурентов. Но всех убрать было невозможно.
Президент был умным человеком. Он понимал, что рано или поздно все эти подхалимы поднимут головы. Для рабов нет ничего слаще, чем танцевать на могилах своих хозяев. Он хорошо помнил это. Воспитанный в духе атеизма, он не верил в загробную жизнь, предпочитая получать все блага жизни земной. И, хотя в последнее время стал отдавать должное атрибутам религии и даже появлялся в мечети, видел в этом лишь один из элементов государственной политики, способной верно служить правителю.
Его не очень волновало, что с ним будет после смерти. И хотя в душе он надеялся остаться в памяти людей мудрым политиком, тем не менее сознавал, что все это тщета. После его смерти недоброжелатели поднимут вой, оппозиция захочет взять реванш, а какой-нибудь вынырнувший из толпы проходимец может захватить президентскую власть.