– Муж мой, это те глупые женщины послали тебя за мной? Когда я была в их возрасте, страх и нелепые поверья были уделом старух, которые считали каждый камень проклятым, а каждую бродячую кошку – злым духом. Но вот я сама состарилась, и оказывается, что это молодые забивают себе головы глупостями, словно никогда не слышали обет Господа всегда идти подле нас. Посмотри на эту бедную странницу, убедись сам, какая она усталая и одинокая, ведь она уже четыре дня бродит по лесам и полям, от деревни к деревне, и отовсюду ее гонят. И ведь идет она по христианской земле, а ее принимают за дьявола или за прокаженную, хотя на ее коже нет и следа проказы. Вот, муж мой, надеюсь, ты пришел не для того, чтобы запретить мне дать бедной женщине утешение и ту жалкую снедь, которую я ей принесла.
– Я бы не стал говорить ничего подобного, принцесса, потому что сам вижу, что ты говоришь правду. Еще по пути сюда я думал, как это постыдно, что мы разучились принимать странников с радушием.
– Тогда возвращайся к своим делам, муж мой, не то тебя опять начнут попрекать, что ты медленно работаешь, и не успеешь оглянуться, как на нас снова натравят детвору, которая будет нас дразнить.
– Никто никогда не попрекал меня за медленную работу, принцесса. С чего ты это взяла? Ни разу не слышал подобных жалоб, и с работой я справляюсь ничуть не хуже любого мужчины, будь он хоть на двадцать лет моложе меня.
– Я просто дразню тебя, муж мой. Твоя правда, никто не жалуется на твою работу.
– Если же дети нас обзывают, то не потому, что я медленно работаю, а потому, что их родители – слишком глупы, а еще вернее, пьяны, чтобы научить их хорошим манерам или уважению.
– Успокойся, муж мой. Сказала же, я просто тебя поддразнила и больше не буду. Незнакомка рассказывает мне кое-что прелюбопытное, может, когда-нибудь тебе тоже будет интересно об этом узнать. Но ей нужно закончить рассказ, поэтому прошу еще раз, поспеши по своим делам и оставь меня с ней, чтобы я ее выслушала и утешила, чем могу.
– Прости, принцесса, если я был с тобою груб.
Но Беатриса уже повернулась и поднималась обратно по тропинке, ведущей к терновому дереву и фигуре в развевающемся плаще.
Немного погодя, когда Аксель, выполнив поручение, возвращался в поле, он, рискуя терпением товарищей, отклонился с пути, чтобы снова пройти мимо старого терновника. Дело в том, что полностью разделяя презрение жены к подозрительности деревенских женщин, Аксель не мог избавиться от мысли, что странница действительно представляла угрозу, и ему было не по себе с тех пор, как он оставил Беатрису в ее обществе. Поэтому, увидев на холме перед скалой одинокую фигуру жены, глядящую в небо, он вздохнул с облегчением. Она казалась погруженной в раздумья и не замечала его, пока он ее не окликнул. Пока Аксель смотрел, как она спускается по тропе – медленнее, чем в прошлый раз, – ему уже не впервые пришло в голову, что с недавних пор в ее походке что-то изменилось. Она не то чтобы хромала, но словно пыталась скрыть какую-то тайную боль. Когда она приблизилась, Аксель спросил, что сталось с ее странной спутницей, но Беатриса ответила лишь:
– Пошла своей дорогой.
– Она наверняка благодарна тебе за доброту, принцесса. Долго ты с ней говорила?
– Да, и у нее было что рассказать.
– Вижу, то, что она сказала, беспокоит тебя, принцесса. Возможно, те женщины были правы, и от нее стоило держаться подальше.
– Она вовсе не расстроила меня, Аксель. Просто заставила задуматься.
– Странное у тебя настроение. Ты уверена, что она не наложила на тебя никакого заклятия, прежде чем исчезнуть?
– Дойди до терновника, муж мой, и увидишь ее на тропе, она еще не успела уйти далеко. Надеется, что по ту сторону горы будут щедрее на подаяние.
– Ну, раз ничего плохого не приключилось, принцесса, я тебя оставлю. Господь порадуется твоей бесконечной доброте.
Но на этот раз жене явно не хотелось его отпускать. Беатриса схватила Акселя за руку, как будто для того, чтобы восстановить равновесие, а потом положила голову ему на грудь. Его рука словно непроизвольно поднялась погладить ее спутанные от ветра волосы, и, опустив взгляд на жену, Аксель с удивлением обнаружил, что ее глаза по-прежнему широко открыты.
– Странное у тебя настроение, странное. Чего та незнакомка тебе наговорила?
Беатриса задержала голову на его груди еще на миг. Потом выпрямилась и отпустила его.
– Аксель, я тут подумала, и мне кажется, что в том, что ты всегда говоришь, что-то есть. Чудно, что все забывают друг друга и то, с чем имели дело только вчера или днем раньше. Нас всех словно поразила неведомая болезнь.
– Именно так, принцесса. Взять хотя бы ту рыжеволосую женщину…
– Оставь ты в покое рыжеволосую, Аксель. Мы не помним много чего другого.
Все это Беатриса сказала, глядя в окутанную хмарью даль, но теперь она посмотрела в упор на мужа, и взгляд ее был исполнен печали и острой тоски. Тогда-то – он был в этом уверен, – она и сказала:
– Знаю, Аксель, ты всегда этому противился. Но пришло время снова подумать об этом. Мы должны отправиться в путь, и откладывать больше нельзя.
– В путь, принцесса? Куда же?
– В деревню нашего сына. Это недалеко, муж мой, мы оба это знаем. Даже нашим медленным шагом идти туда не больше нескольких дней, за Великую Равнину и чуть на восток. И весна уже скоро.
– Конечно, принцесса, мы можем отправиться в путь. Это рассказ странницы натолкнул тебя на эту затею?
– Аксель, эта затея пришла мне в голову давным-давно, а рассказ той бедняжки убедил меня, что медлить больше нельзя. Сын ждет нас у себя в деревне. Сколько еще нам заставлять его ждать?
– Принцесса, весной мы обязательно подумаем о таком путешествии. Но почему ты говоришь, что я всегда ему противился?
– Сейчас мне не припомнить всего, что было между нами по этому поводу, Аксель. Только то, что ты всегда этому противился, а мне очень этого хотелось.
– Что ж, принцесса, давай вернемся к этому разговору, когда у нас не будет срочной работы и соседей, готовых назвать нас лентяями. Я пойду. Скоро мы все обсудим.
Но в последующие дни, даже если мысль о путешествии и приходила им в головы, супруги ни разу по-настоящему о нем не заговорили. Всякий раз, когда разговор поворачивался в эту сторону, им становилось до странного неловко, и вскоре между ними, как это бывает между мужем и женой, много лет прожившими вместе, установилось молчаливое согласие по возможности избегать этой темы. Я говорю «по возможности», потому что время от времени у одного из них возникала нужда – импульсивное желание, если угодно, – которой они были вынуждены уступать. Но любые их беседы в подобных обстоятельствах быстро заканчивались уклончивостью или плохим настроением. А когда Аксель напрямик спрашивал жену о том, что сказала ей странница у старого терновника, лицо Беатрисы мрачнело, и казалось, что она вот-вот расплачется. В итоге Аксель стал избегать любого упоминания о незнакомке.
Спустя какое-то время Аксель уже не мог вспомнить, с чего вообще начался разговор о путешествии и в чем было его назначение. Но этим утром, пока он сидел на предрассветном холоде, его память пусть и немного, но прояснилась, и многое вернулось к нему: рыжеволосая женщина, Марта, незнакомка в черных лохмотьях и другие воспоминания, которые мы оставим за пределами нашего повествования. И ему живо припомнилось, что произошло всего несколько недель назад – в то воскресенье, когда у Беатрисы отобрали свечу.
Воскресенье было для жителей деревни днем отдыха, по крайней мере, в том смысле, что им не приходилось работать в поле. Но скотину все равно нужно было кормить, да и других дел хватало, поэтому священник смирился с невозможностью наложить запрет на все, что можно было бы счесть трудом. Так что, когда в то самое воскресенье Аксель выбрался на весеннее солнце, проведя утро за починкой сапог, его глазам предстали соседи, рассевшиеся перед норой – кто на кусочках дерна, кто на скамеечках или бревнах – и коротавшие время за беседой, смехом и работой. Повсюду играли дети, а вокруг двух мужчин, мастеривших на траве колесо для телеги, собралась кучка любопытных. Это было первое воскресенье в этом году, когда погода позволила заняться подобным делом, и атмосфера была почти праздничная. Тем не менее, стоя у входа в нору и глядя мимо своих соплеменников туда, где земля уходила вниз к болотам, Аксель увидел поднимавшуюся хмарь и пришел к заключению, что после полудня их снова накроет серая морось.