– Ей так стыдно. Мы пытались ей объяснить, что то, что она делала, это просто детская шалость и это не имеет никакого отношения к... тому, что произошло. Правда?
– Да, это правда.
– Она хочет извиниться перед вами за свое поведение. Она переживает потому, что вы ей нравитесь. Вы не возражаете? Пройдите, пожалуйста, к ней в комнату, при нас она стесняется разговаривать.
Лиза сидела у себя на кровати с пылающим лицом и снова заплаканная.
– Вы ведь никому не расскажете, что я сделала, правда?
– Никому. Ты ведь сохранила наш секрет? Теперь мы будем вместе хранить этот секрет. Просто забудь об этом. Это уже не важно. Там твои спагетти остывают. Пойдем. – Он ласково погладил ее по голове, и они вышли из комнаты.
– Папа? Пап! Я с тобой разговариваю! Мама, он никогда не слушает.
– Он слушает, – заступилась за мужа Тереза.
– Я слушаю, – подтвердил инспектор.
– А почему нам нельзя включать компьютер во время обеда, а вам смотреть телик можно?
– Потому что...
– Почему?
– Потому, что вы еще дети и должны делать то, что вам велят родители.
– Ну, папа!
– Тото, веди себя хорошо, – вмешалась Тереза. При этом она так глянула на мужа, что тот сразу пришел в чувство.
– Доедай быстрей, и мы сыграем в вашу игру, а потом я пойду на работу.
– Ладно, – согласился Тото, изгибаясь и стуча вилкой по воображаемой клавиатуре. – Я выиграю!
– Сиди спокойно, – резко сказала мать.
После обеда, когда они пошли в комнату к мальчикам, Джованни прошептал:
– Папа?
– Что, сынок?
– А давай как‑нибудь сыграем с тобой вдвоем так, чтобы я победил?
– Конечно. А давай прямо сейчас. Сперва мы с тобой, а потом победитель играет с Тото.
Спустя пять минут, четыре из которых ушли на бесполезные объяснения, его отправили пить кофе с Терезой.
Ринальди согласился провести «неформальную беседу» после полудня. Как сказал прокурор, изображая хорошего приятеля, с которым Ринальди познакомился на званом обеде: «Не будем портить ему аппетит». Беседа получилась почти такой же короткой, как и компьютерная игра. Хотя Ринальди, очевидно, этот разговор коротким не показался, и причиной тому послужил инспектор. В подобных случаях он, как правило, пристраивался где‑нибудь на заднем плане, предоставляя более квалифицированным, чем он, специалистам вести беседу. В итоге подозреваемый или свидетель попросту забывал о его присутствии, что давало инспектору возможность более внимательно наблюдать за человеком и угадывать его мысли. На этот раз все было не так. Если бы инспектора не было в комнате, Ринальди чувствовал бы себя спокойнее. Он изображал из себя светского человека, умудренного жизненным опытом и культурного. Он не знал, что именно им удалось найти на свалке, и поэтому был достаточно уверен в себе. Однако говорил он слишком много и, пожалуй, слишком быстро. Ринальди то и дело оглядывался на инспектора, словно на его месте находилась большая черная тикающая бомба.
Ринальди сказал то, что они и ожидали от него услышать: грузчики сильные парни, им можно доверить перевозку скульптур и другого антиквариата, больше он ничего о них не знает, и никаких других дел у него с ними нет. Притворяясь, что сгорает со стыда, он признался, что нанял их на черном рынке, затем с еще более наигранным вздохом облегчения и хихиканьем сделал вид, что успокоился, будто только что исповедался в единственном грехе, омрачавшем его совесть.
Затем прокурор встал и извинился за причиненное беспокойство. Капитан тоже встал и поблагодарил Ринальди. Сидевший у двери инспектор молчал. Чтобы выйти из комнаты, Ринальди надо было пройти мимо инспектора, но он боялся к нему приблизиться.